— Но он, судя по всему, не справился, — встряла Алиса.

Соня посмотрела на нее:

— Да нет, почему… Через несколько дней Иван вроде успокоился и пришел в себя, словно смирился с тем, что случилось. Это же не единственный выход был — контакты-то у него остались. Мог бы опять давать концерты. Мы ним это обсуждали. И он сказал, что будет только рад.

— Ты как будто на него сердишься.

— На кого?

— На Лео.

— Я на него не сержусь.

— Мне так показалось, когда мы ходили к избушке.

— Он про твоего отца навыдумывал всякого, — объяснила Соня. — Они выпивали, и Иван вроде как ему много чего наговорил.

— Что, например?

Соня покачала головой:

— Да Лео все выдумал.

— Да скажи уже, что папа наговорил-то!

— Сказал, что у него есть план.

— Он имел в виду, что собирается опять выступать?

Соня не ответила. Она надела платье на плечики и отложила в сторону. Двигалась она легко, как ни в чем не бывало. Лицо казалось бесстрастным. Алиса не сводила с матери глаз.

— Ты сказала, что папа тебя пугал, — сказала она, — и все равно оставляла меня с ним.

Соня как раз собиралась взять следующую вещь, но тут опустила руки.

— Я же работала, — ответила она.

— Могла бы брать меня с собой.

— Я тебе предлагала, но ты воспротивилась. Хотела остаться с отцом. — Она заговорила тише: — И когда я попыталась уговорить тебя… ты так упиралась и возмущалась… Я не смогла тебя переубедить.

Соня взяла уже развешенную одежду и пошла к гардеробной, откуда вскоре раздалось позвякивание плечиков о металлическую штангу. Соня расхаживала по гардеробной, а Алиса думала: «Мне было семь лет. Семь. И ты не могла меня уговорить?»

— Ты дралась, — проговорила Соня. Она вышла из гардеробной и теперь наблюдала за Алисой. — Ты меня била. Впивалась ногтями в лицо. Я пыталась с тобой совладать, но в тебя словно дьявол вселялся. Я не знала, как поступить. Тот единственный раз, когда мне удалось взять тебя с собой, мы с Иваном умудрились затолкать тебя в машину. И всю дорогу до Хусё я дико боялась, что ты откроешь дверь и на полном ходу выпрыгнешь наружу. Больше я тебя с собой не брала.

Под ногтями больно — будто их пытались выдрать. Она ведет машину резко и постоянно притормаживает, так что я подскакиваю на сиденье. У нее на щеках алеют отметины. Я ее ненавижу. «Я запру пианино, — угрожает она, — если не поедешь со мной, я запру пианино». Я раздумываю над тем, как он себя ведет. На кухне я припрятала нож — она его забыла, а я припрятала. Она не понимает, что в нем появилось нечто незнакомое. Нечто, не похожее на него. Вроде со стороны он, но внутри его уже нет. Осталась пустота.

Я сказала, чтобы он ждал меня. «Я сыграю для тебя кое-что, — сказала я, — Пюсиенну № 1 Сати, ту самую, из-за которой мы поругались. Сыграю как раз так, как ты учил. Главное, дождись меня».

Она хлопает дверцей, так что машина трясется, и идет в сторону лаборатории. Стекло холодное, запотевшее. Я тру его рукой. На крыльце какого-то дома сидит девочка постарше меня — у нее длинные светлые волосы и грубые ботинки. Я прохожу мимо, делая вид, будто ее там нет.

Они в комнате, в ней много стульев. Она и мужчина в очках. Он показывает ей какой-то документ. На нем в несколько рядов написаны цифры, а внизу— что-то вроде карты. Во время разговора мама машет руками. Смеется над его словами, словно он говорит что-то забавное, хотя на самом деле нет. Мужчина показывает на карту и на мамину руку, прикрывающую карту. Мама убирает руку. Поворачивается ко мне и улыбается.

Я ухожу оттуда. Иду в комнату, где стоит заставленный пробирками стол, а на стене висят всякие схемы — нарисованная на них рыба очень похожа на дохлую. Когда я возвращаюсь, мамы с мужчиной уже нет. Я брожу и ищу их, но нигде не нахожу. Документ лежит на столе. Карта. Он что-то написал на ней. Цифры и значки. Я беру листок и выхожу из комнаты. Внизу, у моря, виднеется пляж, с одной его стороны растет камыш. Я мну бумагу — сминаю ее в комок — и кидаю в воду. Комок медленно уплывает от меня.

Я слышу сзади чьи-то шаги. Это девочка — та же, что сидела на крыльце. «Он далеко уплывет, — говорит она, — может, вообще на край света».

Интересно, чем он сейчас занимается. Дома ли? Или на острова поплыл? А если так, вернулся ли он уже домой?

«Хочешь рыбок посмотреть?» — спрашивает девочка.

Я иду за ней к большому красному зданию. Там есть помещение с резервуарами. В одном из них плавают мелкие рыбешки. Я опускаюсь на корточки и сую руку в воду. Когда рыбки проплывают мимо, мне щекотно.

Внезапно появляется мама. Она кладет руку мне на локоть. «Там на столе документ лежал. Это ты его взяла?» Я качаю головой. Девочка ничего не говорит. Мама выходит. Девочка садится на корточки рядом со мной. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до ее волос. Они мягкие и теплые. Я встаю и собираю их в тугой хвост. Зыбкое отражение девочки в воде все время меняется.

«Вот так отлично будет, — говорю я, — прямо как надо».

Звук удивительный, какой-то чирикающий. И вокруг вода — она течет по голым рукам Алисы. Он гребет, машет веслами. Волосы топорщатся. Пальцы сомкнуты вокруг весел. Звук издают не весла — он слышится откуда-то сверху. Вода убегает из-под лодки. Каменные стены, каменная крыша, лестница плавно заворачивает. Алиса поднимает взгляд и видит девочку — движется та странно, точнее, двигает она только ногой, причем медленно, водит ею по кругу.

Алиса с криком вскочила в кровати. На лестнице раздались шаги, а потом в дверь постучали. Она посмотрела на ручку. Кто-то звал ее: «Алиса! Алиса!»

На пороге стояла Соня, босая, в ночной рубашке.

— Ты чего? Почему заперлась? — Она приподняла голову дочери за подбородок. — Алиса! Тебе опять что-то приснилось? Да?

Алиса дернула головой.

— Отвечай! Расскажи! — Рука Сони опять потянулась к Алисиному подбородку. — Давай, рассказывай! Что случилось, Алиса? Я должна знать! Должна!

Алиса прикрыла глаза. В ушах у нее по-прежнему раздавалось чириканье — этот звук словно просачивался сквозь кожу. Она царапнула себя ногтями, но звук не стих, хотя на коже остались отметины от ногтей. На руке выступили мелкие капельки крови, как сок на стволе дерева или стебельке цветка. Капельки росли, растекаясь по ее белой коже.

— Алиса, хватит, — Соня погладила ее по голове, — прекрати.

Алиса посмотрела на мать, и очертания комнаты стали четче. Стены. Светлые, чуть пожелтевшие обои.

— Надо нам уехать отсюда, — сказала Соня, — тебе тут плохо. Зря я это все затеяла. Зря. Не надо было нам сюда соваться. Я просто думала…

Алиса непонимающе уставилась на нее:

— Что ты думала?

Сонино выражение лица изменилось, в нем появилась какая-то незнакомая решимость, даже настороженность. Она наклонила голову:

— Давай соберем все самое необходимое, съездим в больницу, а оттуда вернемся в квартиру. Остальные вещи потом привезем.

— В квартиру? — переспросила Алиса.

— Да.

— Я думала, там жить нельзя.

— Уже все готово.

Снова тот же взгляд.

Алиса отступила и уселась на кровать. Простыня была теплой и немного влажной.

— Ты уехала, — сказала Алиса. — Почему?

— Когда?

— Когда он исчез.

— Я ездила в Хусё, — ответила Соня, — мне надо было на работу.

— Тебя не было два дня.

— С чего ты взяла?

Перед глазами у Алисы замелькали строчки из статьи, фотографии в газете, факты. Она посмотрела прямо в глаза матери:

— Помню.

— Иногда мы вспоминаем то, чего на самом деле не было.

Алиса словно наблюдала за матерью издалека. Как будто Соня была сидящим в клетке зверем или рыбой в аквариуме в Хусё, своего рода подопытным животным.

Это незнакомое выражение лица. Вранье.

Алиса закрыла глаза и представила комнату. Тело на полу, темные пятна у виска. Но теперь на тело падала тень. Не ее тень. Напротив нее кто-то стоял. Мужчина. Она его отчетливо видела. Она его знала. Лицо было знакомым. И звук, неспешный, какой бывает, когда включаешь обогреватель.