Но одновременно можно сказать, что современное человечество, исходя из других исторически возникших форм, вполне приблизилось к такой точке своего развития, когда требуется такое продвижение как к инспирации, так и к имагинации. И тот, кто в состоянии изучать действительно происходящее с человечеством и начальные симптомы этого, знает, что, я бы сказал, из глубин человеческого развития поднимаются силы, целиком направленные на то, чтобы правильным образом ввести в это развитие человечества инспирацию и имагинацию.
Инспирации нельзя достичь иначе, как только борясь с определенным процессом представления тем способом, который я описал в своей книге "Как достигнуть познания высших миров?" и о котором я буду еще говорить далее, по крайней мере, упомяну в следующем докладе. Но если через некоторую внутреннюю культуру, через систематическое самообучение в связи с определенным процессом представления, через самообучение в жизни мира понятий, идей и представлений продвигаешься достаточно далеко, то внутренним образом учишься познавать, что означает - жить в инспирации. Ибо происходит это так. Когда то, что обычно математизирует в нашей жизни в первое семилетие вплоть до смены зубов, совершают не бессознательно, как это происходит как раз в обычной жизни и даже в общепринятой науке, а проделывают с полным сознанием; когда вставляют себя, я бы сказал, в живую математику, в живую механику; другими словами, когда действующие обычно в нас чувство равновесия, чувство движения и чувство жизни воспринимают в полном сознании; когда некоторым образом вырывают из себя то, что обычно живет в нас как ощущение равновесия, как ощущение движения и как ощущение жизни; когда это вырывают так, что внутри живут с математическими представлениями, но с расширенными математическими представлениями, - тогда это происходит так, словно засыпаешь, но не переходишь в бессознательность или в расплывчатую жизнь сновидения, но так, как если бы, засыпая, переходишь в новое состояние сознания, которое сегодня я хотел бы вам пока только описать. Завтра обо всем этом мы будем здесь говорить. Перерастаешь в состояние сознания, в котором вначале ощущаешь нечто подобное беззвучному тканию. Да, я не могу это назвать иначе, как беззвучное ткание в мировой музыке. Так же, как через свое "Я" в детские годы становишься своим телом, так и в беззвучной мировой музыке прямо-таки превращаешься в это ткание. Это ткание в беззвучной мировой музыке дает иное, совершенно определенно проявленное, ощущение бытия, - теперь со своим духовно-душевным ты находишься вне своего тела. Начинаешь понимать, что и во время сна со своим духовно-душевным обычно находишься вне своего тела. Но через переживание сна не вибрирует то, что при таком осознанном выходе из тела в течение всего времени вибрирует благодаря собственной независимости. Вначале переживают нечто подобное внутреннему беспокойству. Это внутреннее беспокойство, когда в него погружаешься полностью осознанно, носит музыкальный характер. Это беспокойство, я бы сказал, постепенно просветляется, в то время как из переживаемого тут музыкального возникает, исходя из духовной вселенной, нечто подобное безмолвному явлению слова. Конечно, эти вещи сегодня выглядят гротескно и парадоксально для того, кто о них слышит впервые. Но в ходе мирового развития многое, появляясь впервые, казалось как раз парадоксальным и гротескным. Это уж так происходит, что в развитии человечества не продвигаешься вперед, если хочешь бессознательно или полусознательно проходить мимо этих явлений. Вначале - это только переживание, я бы сказал, музыкально-беззвучное переживание. Но потом из этого беззвучного переживания поднимается нечто, что мы в состоянии даже с тем, что мы тут переживаем, получить внутренне осмысленное содержание так же, как мы получаем переданное внешним образом осмысленное содержание, слушая человека, обращающегося к нам посредством чувственно выражаемых слов. Просто духовный мир начинает говорить и нужно только приобрести опыт в этих вещах.
А на следующей проживаемой тут ступени не только живешь и ткешь в беззвучно музыкальном, не только слышишь высказывания сверхчувственно-духовного, но учишься очерчивать в сущностном то, что возвещается из сверчувственно-духовного, в известной мере вычленяешь отдельных сверхчувственных существ из всеобщей духовной речи, которой обучаешься прежде всего, подобно тому, как мы на более низкой ступени прислушиваясь к человеку, постепенно кристаллизуем или организуем в сущностное (если мне будет позволено использовать теперь тривиальное выражение) то, что открывается его душой и его духовным. Таким образом, мы вживаемся в наблюдение и в познание реального духовного мира. Теперь вместо пустого, высосанного, метафизированного мира атомов и молекул появляется этот духовный мир, он выступает нам навстречу как то, что на самом деле находится позади явлений физически-чувственного мира. Теперь на границе материального мы стоим уже не так, как мы стояли, когда хотели дать возможность плетению наших понятий катиться лишь по инерции, проясняясь и возгораясь в общении с физически-чувственным миром; но теперь мы стоим на этой границе так, что на ней нам открывается духовное содержание мира. Это с одной стороны.
И вот, мои уважаемые слушатели, сегодня человечество подталкивают к тому, чтобы выходить из себя, из своей телесности. И можно сказать, в отдельных человеческих экземплярах совершенно отчетливо перед нами выступает эта тенденция современного человечества в его нынешней стадии развития извлечь из телесности то, что духовный исследователь извлекает вполне сознательно. Осуществляя это, он ведет себя точно так же, как и при наблюдении внешней природы, когда он, упорядочивая и систематизируя, использует понятия, добытые во внутреннем. Более того, с недавних пор, как, вероятно, некоторые из вас знают, описывается некая удивительная болезнь (30). Среди психиатров и среди психологов эту болезнь называют патологической навязчивостью мыслей, манией сомнения. Но, пожалуй, лучшее название для нее -патологический скептицизм. Эта болезнь четко выступает перед нами в удивительнейших формах и уже в многочисленных экземплярах человеческого рода. И конечно необходимо позаботиться об изучении этой болезни, исходя из наших реальных культурных предпосылок новейшего времени. Она проявляется - вы можете многое об этом узнать в психиатрической литературе - благодаря тому, что люди с определенного возраста, связанного, как правило, с половой зрелостью или с подготовлением к половой зрелости, теряют возможность занять правильное отношение к переживаемому ими внешнему миру. Они заболевают от бесконечного числа вопросов в отношении своего опыта во внешнем мире. Есть личности, которые, заболев этой болезнью, начинают задавать самые курьезные вопросы, когда они хоть чуточку привлечены тем, что их притягивает во внешнем мире, и это несмотря на то, что они обычно вполне разумны, в высокой степени могут следовать своим обязательствам и полностью обозревают свое состояние. Эти вопросы просто вступают в жизнь. От этих вопросов невозможно уйти. С особенной силой они возникают у тех, кто, имея здоровую, даже в избытке здоровую организацию (но такую организацию, которая как раз имеет открытое сердце, чувство и определенное понимание для способа мышления современной науки), переживает современную науку так, что вовсе даже не знает, как эти вопросы поднимаются в нем на уровне подсознания из этой современной науки. Такие явления особенно часто случаются у женщин, у которых менее крепкие натуры, чем у мужчин, и которые, кроме того, усваивают современную науку не из строго выдержанных произведений литературы, а по большей части из любительских или дилетантских произведений, демонстрирующих то, чем являются результаты современного мышления. Наиболее часто у таких личностей подобные состояния наступают именно тогда, когда такое знакомство с современным мышлением в интенсивной степени приходится на период подготовки к половому созреванию или к его завершению. Такие состояния заключаются в том, что, например, данная личность должна спросить: однако, откуда приходит Солнце? - И если все же дашь на него разумный ответ, то всегда из одного вопроса возникает следующий. Откуда берется человеческое сердце? Почему человеческое сердце бьется? Не забыла ли я на исповеди о двух или трех грехах? Что произошло, когда я приняла причастие? Не упали ли тут несколько крошечек просфоры? Не хотела ли я где-нибудь опустить письмо в почтовый ящик и не бросила ли его рядом? И я мог бы перечислить вам целую длинную канитель таких вопросов, и из этого вы бы увидели, что всему этому очень свойственно удерживать человека в состоянии непрерывного дискомфорта.
