Данное произведение является художественным вымыслом. Все совпадения с реальностью, в том числе имена и названия географических объектов, являются случайными. Иных идей, кроме художественной, автор в произведение не закладывал и ни в коем случае не хотел оскорбить кого-либо. Произведение не несёт пропаганды, призыва к каким-либо действиям.

– Я оказался здесь первым. Возник из небытия без понятной мне причины. Вокруг не было ничего. Вокруг было ничто. И я был частью этого ничто, но откололся или был отколот. Не знал времени и пространства, не знал ничего. Был новорождённым малышом, даже без тела, без глаз, позволивших бы хоть что-то увидеть, без нервной системы, позволившей бы хоть что-то почувствовать.

Просто представь: ты спишь, все чувства притуплены, ощущение времени притуплено. И вот ты проснулся, а эта пелена не ушла. И проснулся ты в абсолютно чёрной комнате. Столь чёрной, что задумываешься, а точно ли я не ослеп? Я вообще видел прежде?! И ни единого лучика света. А может, и очень много, ты же не знаешь, потому что не наделён зрением.

И нечем ощутить мир вокруг себя. Ни единой чувствительной клетки. Часть пустоты ведь.

Вероятно, сколько-то времени я был лишь сознанием без оболочки. Невозможное, несравненное чувство. Тоскливое и печальное. И длилось оно вечно, ведь я не знал времени. Ни единой причины верить, что когда-нибудь случится иначе, что я увижу что-нибудь, услышу кого-нибудь, смогу прикоснуться и почувствовать хоть что-то.

Моя суть готовила меня вовеки быть чистым сознанием – без цели, без возможностей. А я так хотел знать причину. Мечтал, чтобы была цель.

А потом начался хаос. Он же порядок, но состоявший из миллионов маленьких хаосов. Свет, материя. Я так радовался. Я чувствовал радость впервые за всё время своего осознания.

У меня до сих пор не было тела, чтобы двигаться, чтобы касаться, чтобы чувствовать, но я уже знал, что смогу и это. Я верил. Это тоже случилось впервые. Ох, как сладко было впервые верить, теплить надежду.

Поток мыслей изменился. Я начал думать иначе, о другом, почувствовал цель. Это могло наделить моё существование смыслом. Я наделся. Столько новых чувств уже в первые мгновения. Вселенная лишь зарождалась, а я уже мыслил о великих свершениях.

Теперь ожидание не казалось таким утомительным, бесконечным или пугающим. Теперь мне стало легко, почти приятно. Я почти почувствовал себя живым. А виды, доступные лишь мне одному, были великолепны: столько света исходило из той самой точки, где я представлял себя. Точно я сам был источником его.

Жизнь более не бессмысленна, стоило подумать мне, как вновь произошло изменение. Прекрасные потоки света, зарождающиеся галактики – всё исчезло. Снова темнота, но эта темнота другая. Я смог отличить её от первородной пустоты.

Теперь я помнил, что видел свет, материю и время. И мог поделить своё существование на фрагменты, но не мог выбраться из нового ничто к прекрасному, которое успел полюбить.

Темнота не продлилась долго. Комната без стен и без света наполнилась белизной. Вместо всепоглощающей смолы я оказался в ослепляющей белой глади. Снова без граней, без движения, однако это выглядело менее печально. Побуждало во мне жажду поиска ответов и поиска выхода.

Вновь лишённый времени, я не знал, через сколько уловил шум. То не был звук в чистом виде, но среди абсолютной тишины казался симфонией на фоне пушечного залпа.

Впервые я не был одинок. В бесконечно большой Вселенной и моей бесконечной пустоте нашлось что-то и для меня.

Ал вскочил. Беспокойные дни и ночи изрядно надоели. Секунду в темноте ему мерещились жёлтые фонари – чьи-то глаза.

Фантом быстро развеялся, впереди осталась только стена, как и положено. Ал лёг и уставился в потолок. Через открытое окно свет пробивался в комнату. Ночью тени предметов казались зловещими. Однако Ал боялся не их. Люди пугали его гораздо больше.

Невозможно было даже вспомнить, как долго он убегал – не в цифрах, а в эмоциях. Такое казалось возможным только в кино. Он помнил истории из девяностых, когда бандиты преследовали людей и, найдя, отбирали всё или убивали, или делали оба действия сразу. Ему же так легко не отделаться. Суки! Они хотели использовать редкий талант Ала, совершенно не понимая опасности его использования и непредсказуемых последствий.

Когда злость сменилась усталостью, воспоминания переросли в сон. Он заснул, ощущая, как утопает в безысходности.

Способность Ала была настоящим оружием зла. Ей не было доброго применения. Что только ни пытался придумать он. И всегда, даже в самой смелой фантазии, выходило хреново.

В три или четыре, или пять лет у Ала жил хомяк. Ему казалось, что тот был у него всегда и как бы сам собой, хотя бабушка рассказывала, что Ал усиленно выпрашивал зверька у родителей. Вероятно, поэтому Ал не забывал его и не оставил жить одинокую жизнь в клетке. Только вот спустя время, наверняка небольшое, ведь хомяки много не живут, он умер. Ал заметил это утром, когда вытащил его из клетки, чтобы поиграть.

Зверь уже остыл и окоченел. Когда мальчишка взял его на руки, он точно это помнил, тот был не собой. Это был лишь похожий зверь или даже не зверь. Ал попытался разобраться: просил проснуться, кричал, гладил, помня, что нельзя бить животных.

Родителей дома не было, но крики услышала бабушка. Она обнаружила мёртвого хомяка раньше, когда заходила в комнату, но не сделала ничего. Так она хотела показать внуку смерть. Ведь он рос в городе и мало что видел вообще. Её детство прошло в деревне, и та жизнь была другой и учила справляться со всем. Этому же она хотела научить Алёшу.

Он обернулся, держа в ладонях тельце. Только умерший по общепринятым правилам хомяк передумал – дёргал лапками. А потом перевернулся. Бабушка заподозрила ловкость рук Алёши. Только откуда мальчишке знать такие фокусы?! Он протиснул хомяка в клетку и запер. Зверь начал бойко раскидывать опилки.

– Бабуль, он так крепко спал. Я никак не мог его разбудить! Представляешь?!

А бабушка лишь раскрыла рот. Чего только ни слышала она за жизнь. Деревенские байки были увлекательными; она в них усердно верила, ровно как и не верила вовсе. В реальном мире такому не было места.

Зверёк в памяти Ала не перескакивал воспоминание о воскрешении. Были фрагменты перед, но Ал не мог вспомнить хоть что-то после. Бабушка не хотела говорить, притворялась, что не помнила о хомяке ничего. Иногда вспоминала, что умер старым и сытым. Спорить не стоило, но Ал никогда не верил ей. Предпочитал верить, что она открыла клетку и помогла хомяку, чтобы своим присутствием не расшатывал её веру в древние книги. Или просто вытряхнула содержимое клетки в окно, как раз на лужайку.

Иногда Ал хотел спросить, искала ли она помощи у батюшки? Хотела ли она, что бы тот выдавил из Ала бесноватость? Может, она даже водила его на какой-нибудь обряд, о котором он забыл в силу малолетства.

Были дни, когда у него оставалось время подумать, посмотреть с её стороны. Сковывал ли её ужас? Или страх? Или печаль за внука? Богобоязненной тётушке такое не могло даться легко. Ал явно разрушил её жизнь, а она всё равно пыталась оградить его.

Сон снова схлынул. Он встал у окна не будучи уверенным, продолжает спать или уже проснулся. Вдруг даже во сне можно распутывать воспоминания?

В темноте лес казался непроглядным, точно то была масса тёмно-зелёной жижи, а не отдельные деревья. Один из первых кошмаров вне сна произошёл как раз в лесу. Тогда он всё ещё был мальчишкой. Почему не позже, когда малая голова уже окрепла?

Он часто гулял по лесу один, благо это было недалеко от дома, да и летние утра были солнечными. Ну и бабушка была довольна, даже открывала ему сгущёнку после прогулки.