На этот раз встретились мы со Светкой в парке возле моего общежития, выпили вина, спели пару песен группы «ДДТ». Она сыграла «Дождь» (там довольно сложное вступление, но у нее оно очень хорошо получалось). Светка как раз привезла мне назад гитару. Почему-то моя гитара ей нравилась больше своей, и она забирала ее на время моей поездки в Америку.

И вот на такой волне душевного расслабления Светка вдруг выдала:

– Вика, ты же баба неглупая, что ж ты все придуриваешься пустышкой?

Это заявление меня задело.

– Ты живешь в маске, – продолжила Светка. – Иногда люди живут в маске, сами не осознавая этого. Мне нередко попадаются такие люди. И ты знаешь, у меня обычно получается вывести их на откровенность.

Но и я всегда думала, что тоже так делаю – выступаю в роли того, кто может выслушать, задать вопросы и помочь человеку раскрыться или решить свои внутренние проблемы. Просто я никогда не говорила об этом. А получается, что Светка воспринимает меня как очень слабого человека. На протяжении всех четырех лет нашего общения я никогда не рассказывала ничего глубокого о себе.

Я всегда считала, что лучше ни о чем не думать, не загоняться. Нет…, вру, не всегда. В школе я все-таки задумывалась над смыслом жизни. Некоторые вопросы, которые я задавала учителям, ставили их в тупик. Конечно, они старались что-то ответить, выкрутиться. Иногда я сама понимала, что они говорят бред, а иногда они жаловались маме на то, что я задаю «неправильные» вопросы.

Кроме брата Ильи меня никто не понимал. Когда я пыталась поговорить о чем-то душевном с друзьями, часто слышала фразу: «Опять началось…» А после смерти отца я и вовсе оставила все попытки разобраться в себе.

– Триста сорок пятая, ваш чайник кипит, – донеслось из кухни.

В общежитии на каждом этаже была общая кухня с двумя газовыми плитами и двумя столами. В секции 8 комнат, и мы все знали, где чей чайник.

А я неплохая актриса! Вытерев слезы, навеянные невеселыми размышлениями, я совершенно невозмутимо вышла на кухню, как будто у меня внутри никаких переживаний не было и в помине. Поговорила с соседкой на отвлеченные темы, покивала ей с заинтересованным видом. Так происходило и раньше. Я могла быстро спрятать на самое дно свои эмоции и всегда гордилась таким своим «талантом».

Почему мне казалось, что я могла всех обмануть? Потому что не так много проницательных людей, способных отличить правду ото лжи? Многих легко убедить в чем угодно, в том числе и себя. У меня получалось это сделать в течение последних 6 лет.

Что происходило сейчас? Почему я не могла больше обмануть саму себя? У меня было мало занятий, на которые я могла отвлечься и заглушить эти размышления? А почему тогда раньше я могла найти такие занятия, а теперь не могу?

Из детства мне вспомнился образ алкоголика из какого-то фильма, который пил лишь потому, что в трезвом состоянии начинал задумываться о смысле жизни и не мог найти ответа.

Некоторым людям я помогала разобраться в себе, но вот сама в себе, похоже, не разобралась. Философ позавчера на лекции сказал, что чем больше брешь между нами и изучаемым объектом, тем легче его познать.

То есть между собой и собой бреши нет вообще и, соответственно, разобраться в себе сложнее всего. А возможно ли это в принципе? Интересно, хоть у кого-то получилось разобраться в себе?

– Не думать ни о чем – так легче! – призналась я Светке.

– А нужна ли тебе эта легкость? Ведь так не интересно! – ответила она.

– Да, но почему другим интересно, а мне нет?

– Потому что все люди разные!

И она была права. Значит, я пытаюсь плыть против течения, создавая иллюзию, что так проще, и еще дальше отдаляясь от себя настоящей. У меня же есть интуиция, хоть я и стараюсь убедить себя, что это не так. А может, стоит ей доверять?

За день до смерти отца я пропалывала грядки на огороде и, сделав очередную ямку в земле, как будто увидела образ могилы. Я испугалась и постаралась поскорее отмахнуться от этого видения. На следующий день отца не стало.

Как раз после того случая я и не чувствовала больше ничего – наверное, подсознательно боялась. Но ведь чувствовать, по идее, можно не только плохое! Мама всегда бежала от интуиции, от предчувствий. Наверное, и я так делаю. Но правильно ли это?

А еще одна странность – я постоянно пишу слова «чувствовать» или «чувство» с ошибкой. Потом мне приходится возвращаться к ним, чтобы исправить. Вот, даже сейчас, как ни старалась, ошиблась и в первом, и во втором слове.

Сцена 20. ГОСТЕПРИИМНАЯ ХАТА

Кромешная тьма. Луны на небе нет. Обильные хлопья снега, которые падали целый день, укрыли землю толстым ковром. Время за полночь, а я еле волоча ноги по глубоким плотным сугробам снега и постоянно оглядываясь по сторонам при каждом шорохе, направлялась к дому на другой стороне села. При нормальной погоде от нашего дома туда можно было дойти меньше чем за 15 минут.

А сейчас я шла уже минут 20, но, наверное, не прошла еще и полпути. Людей на улице нет, машины не ездят. Каждый раз, когда я слышала, или мне казалось, что слышала треск позади себя, я пыталась идти быстрее, падала в холодный неприветливый снег, поднималась. При этом сердце от испуга выстукивало бешеный ритм.

Моего брата Илью бросила девушка, которую он очень сильно любил. Ну как бросила? Она сказала ему, что устала от однообразия, ей надоело, что каждый раз при встрече он дарил ей одну розу и еще какую-нибудь мелочь – конфеты или шоколадку. И она решила взять паузу в отношениях. Для моего брата это был страшный удар, означавший разрыв, что оказалось для него полнейшей трагедией. Вот уже несколько дней он заливал свое горе алкоголем.

Я не знала точно, где он, но предполагала, что в доме одного из наших друзей. В этом доме еще пару месяцев назад жила старушка, но теперь ее не стало, и дом превратился в хату, где постоянно проходили какие-то гулянья.

Никита, мой второй брат, хотя и переживал за Илью, считал, что не нужно лезть к нему. Дескать, он взрослый пацан, и сам разберется со своими чувствами. Мама не могла пойти его искать, так как знала, что только разозлит Илью своим приходом. Он мог решить, что она его опекает и этим унижает перед друзьями. А он уже взрослый девятнадцатилетний мужик!

Наконец-то я добралась до этой хаты. Во дворе и в доме горел свет, слышалась музыка. Я зашла, делая вид, что тоже пришла просто повеселиться и отдохнуть. Посреди зала стоял большой стол с обильной выпивкой и закуской. У стены ютилась лысоватая елка с несколькими игрушками. Брат сидел за столом, уронив голову на грудь. Кроме него здесь было еще трое ребят в разной стадии опьянения. Когда я зашла, Илья медленно поднял голову. Его покрасневшие глаза выражали сильную боль и отчаяние.

– О, Вик, привет… – сказал он, ничуть не удивившись моему появлению.

– Всем привет, – я бодро и весело поздоровалась, – а я к вам, выпить нальете?

Я пыталась своим настроением подбодрить брата и не показать, что на самом деле пришла забрать его домой.

– Да, давай, сеструха, выпьем, – потянулся он к двухлитровой бутылке водки, которая была еще на треть полной. Другие ребята играли в карты и не захотели отвлекаться.

После того, как стограммовые стаканы были наполовину наполнены, брат поднял свой стакан и сказал:

– За нас, Вик. Они еще увидят, какие мы!

Мы чокнулись, он выпил, поморщился и быстро запил каким-то компотом. Я подержала стакан возле губ, сделала вид, что пригубила, и поставила стакан на стол.

– Мне сказали, что видели Таньку с каким-то пацаном. Это на него она меня променяла, – еле ворочал языком Илья.

– Я поймаю его и изобью по полной программе, – его голос окреп, а глаза стали злыми.

– Илюш, ну может вы еще помиритесь, – всеми силами старалась я поддержать брата, хотя сердце мое разрывалась от жалости, а душа беспомощно стонала. Видеть его мучения было невыносимо. Я думала, что лучше бы Бог мне дал это испытание и пожалел его.