Застигнутая врасплох на том месте, где она задумала позавтракать вкусной зайчатиной или полакомиться тетеркой, лисица не вдруг, не сразу пустится наутек; она очень хорошо знает, что за всякий необдуманный шаг вперед или назад, за всякое движение на авось она непременно поплатиться своей красивой и теплой шкуркой, без которой ей оставаться невозможно, и потому Патрикевна начнет с искренней заботливостью хлопотать о сбережении этой собственности: наделав сметок и узлов посреди острова, прежде нежели горластый ловчий успел накликать, а проворные выжлятники подбить стаю на ее горячий след, смешная кумушка успела уже побывать на опушке и навести справки о возможности улепетнуть с острова без большого шума и огласки, но — увы! — все надежные пути для нее пресечены, все лучшие и удобные места на пролаз грозят засадой и гибелью; между тем стая верной тропой натекает, близится, не дает Патрикевне ни свободно дохнуть, ни хорошенько поразмыслить о том, на что ей решиться.

Отысканная и подбуженная снова, она мчится на другой конец острова, ныряет под крайний куст и зорко оглядывает и соразмеряет возможность на утек, но и тут ей предстоит опасность горше прежней: везде, где бы не следовало быть, словно выросли из земли и торчат недвижимо зоркие борзятники, а подле них, насторожа уши, сидят на корточках резвоногие борзые: с этими последними Патрикевна не желает встретиться даже и во сне, не только наяву и среди чистого поля. Как быть? Дело, куда ни поверни, выходит дрянь! Осталось одно: обмануть неотвязную ораву и пробраться низиной в камыши… и вот она ринулась прямо на собак, собрала всю стаю и поволокла ее за хвостом в глубь острова, вильнула направо, налево, разметала собак, скрала след и тишком, бочком, чуть дыша, где ползком, где скачком, добралась до желанных камышей, но и тут к Патрикевне счастье обернулось спиной: проход в камыши забран предательской стенкой из тенет, а по крылам стоят грозные тенетчики, кто с ружьем, кто с дубинкой… а собаки сзади свирепеют, ревут, словно повешенные за язык, ведут верно, близятся… и Патрикевна снова мчится вдоль острова, снова скрадывает след и снова бочком, тишком прокралась она мимо всей стаи к ручью; тут, неделавши новых петель, она на свободе побрела по течению воды, отыскала местечко поглубже и поглуше, опустилась в воду с ушами и, выставя кончик носа наружу, молча любуется, как свирепая стая, примчавшись с гиком к берегу, остановилась, смолкла, рассыпалась и с жалобным визгом кружит на одном месте и ищет пропавший след… Но и тут бедной затейнице суждено недолго наслаждаться плодом своего проворства и хитрости. С пеной у рта, с глазами навыкате, горланя хриплым голосом и подталкивая каблуками усталого коня, примчался ловчий к тому месту, где гончие «стеряли след»: он подсвистывает измученным выжлятам, кружит по месту и зорко высматривает, куда понорилась лиса, но ни тут, ни около норы не видно… Безотвязный и опытный охотник останавливает коня и, оглянув местность, спускается в ручей, мутит, буравит и пенит воду, ближе и ближе… Вот, встряхиваясь и кое-как оправляясь на пути, Патрикевна опять волочит за мокрым хвостом озлобленную стаю, а ловчий трубит позыв по «красному». Тут только началась самая кипучая и безотвязная гоньба; стая «варит», не покидая следа… лисица пошла «опушничать и вывертываться на чистоту», охотники глядят на нее стоя, словно деревянные: с этими расправа плоха! А вот один из них приглянулся Патрикевне. Он жадно смотрит на нее, бодрит коня, осаживает свору… «Этот по мне!» — думает Патрикевна и, отведя стаю далеко в другой конец острова, примчалась на опушку и бежит прямо к ногам горячего охотника… Вот он дрогнул всем телом, не выдержал, собаки рванулись, свора свистнула, и в тот же миг Патрикевна, увлекая пылких борзых, мчится назад на остров и падает под первый куст: собаки юркнули мимо, разметались, ищут, мечутся в стаю, а Патрикевна тем временем, одинокая, свободная, без препон и помехи, напрягая последние силы, катится как червонец по темному грунту чернозема. Бедный борзятник скачет за ней сломя голову, кричит, хлопает, накликает с плачем пополам пропавших собак, а смышленница летит, как пух по ветру, все дальше и дальше… Вот и борзые вынеслись из острова, за ними прорвалась и вся стая. Отчаянный охотник, проводил лису, возвращается назад и, проклиная судьбу свою, начинает сбивать гончих… К нему навстречу несется ловчий с бранью и проклятиями. «Галок тут считаете!» — кричит он еще издали, и пошли упреки и доказательства со всеми возможными прибаутками такого рода и склада, что, со стороны слушая, поневоле скажешь: мастер русский человек браниться! А Патрикевна тем временем давно уже полизывает свои уставшие лапки и, лежа на боку, думает… а что такое думает она, — уж тут присочинить трудновато!

Вот почему дорога охотнику лисица: она кипятит в нем кровь, протирает ему глаза, т. е. учит его проворству, ловкости, сметливости, тонкому соображению.

(Дриянский Е. Э. Записки мелкотравчатого. — М., 1985)

Лайки

С давних времен охота являлась основным занятием многих народов и племен, населявших бескрайние пространства северных лесов. Незаменимыми помощниками охотников были северные остроухие собаки, с которыми охотились на многие виды зверей и птиц. Этих собак сравнительно недавно стали называть лайками, так как еще во второй половине XIX века охотники центральных районов России ничего не знали о породах лаек, выведенных народами Севера. Об этих собаках нет упоминания даже в «Словаре ружейной охоты» С. И. Романова, изданном в 1877 году, хотя о сеттерах и других зарубежных породах написано подробно. Очевидно, «интеллигентных охотников» России не интересовали «мужицкие» собаки. Да и сельские охотники таежных районов, по-видимому, не называли своих промысловых собак лайками. Для них это были просто собаки для охоты на белку, на птицу или на крупного зверя.

Видимо, по этой причине замечательный охотник-натуралист А. А. Черкасов, хорошо знавший охоту в Восточной Сибири, не называл лайками сибирских охотничьих собак и не относил их к какой-нибудь породе. В своей прекрасной книге «Записки охотника Восточной Сибири» он писал, что охотничьи сибирские собаки не составляют отдельной породы среди обыкновенных дворовых собак: по виду и происхождению они совершенно одинаковы.

Лишь с конца прошлого столетия лайками, которых тогда еще нередко называли северными собаками, стали интересоваться отдельные охотники и любители. С этого же времени началось их изучение в нашей стране. Немало в этом направлении сделали известные кинологи того времени А. Ширинский-Шихматов и М. Дмитриева-Сулима. Во многом благодаря их трудам за остроухими собаками Севера утвердилось название лайки. Кинологи показали, что лайки — широко распространенная и многочисленная группа охотничьих собак, выведенных народами Севера и Сибири.

(Войлочников А. Т., Войлочникова С. Д. Охотничьи лайки. — М., 1982)

Часть IV

На страже

Служебное собаководство

Первым, кто в конце прошлого века указал на возможность использования собак для розыскных целей, был Ганс Гросс. В своем капитальном руководстве для следователей он отмечал, что с помощью собаки можно быстрее напасть на след преступника. С конца XIX века и ведет свою историю служебное собаководство.

Впервые питомники полицейских собак возникли в Германии.

В 1906 году собаки появились на полицейской службе и в России. Начало этому было положено в прибалтийских губерниях, а в 1907 году питомник полицейских собак был создан в Петербурге.

Осенью 1908 года в столице возникло Российское общество для поощрения применения собак в полицейской и сторожевой службе, которое с 1909 года начало издавать собственный журнал, посвященный собаководству. В том же году обществом был открыт образцовый питомник собак и школа дрессировщиков. Собаки для питомника были приобретены в Германии.