Вот так или почти так протекает в большинстве случаев охота на бекаса — самую лучшую для охотящегося с легавой дичь. Охотник здесь имеет все возможности проверить свои способности стрелка, а собака — в полной мере проявить рабочие качества, четко продемонстрировать все то, чему она научилась во время натаски и предыдущих охот.
Распространенный почти на всей бывшей территории СССР бекас — подвижная, достаточно сильная и быстрая птица. Стремительный взлет, верткий зигзагообразный полет, осторожность и строгость — все это делает его трудной, а потому и особенно желанной добычей. Держится он в топких пойменных болотах, на сырых выгонах, на заболоченных берегах озер, в торфяных болотах с кочкарником, на влажных, болотистых, заросших осокой лугах. В августе он осторожен, плохо выдерживает стойку собаки, часто подымается за пределами ее чутья, в сентябре — спокойнее, менее подвижен, перемещается недалеко. Пролетный — группируется в большие стаи и останавливается сплошь и рядом в местах, где трудно даже предположить, — вплоть до моховых болот в сосновых лесах. На юг птицы откочевывают довольно поздно, поэтому на охоте с легавой в конце сентября бекас — основная дичь.
Похож на бекаса дупель, и даже опытный охотник не всегда на расстоянии различит этих птиц. Дупель крупнее, несколько иначе окрашен, гнездится почти повсюду в нашей стране, за исключением южных и степных районов. Основное различие этих птиц — в их поведении. Это спокойная и достаточно смирная птица, хорошо держащая стойку собаки. Легавые по дупелю работают красиво, отчетливо, демонстрируя верховое причуивание, дальнюю потяжку, твердую стойку, уверенную подводку, благодаря этому дупель — лучшая птица для полевых испытаний легавых. В августе встречается на обширных лугах, покрытых белоусом, в невражных болотах с кочкарником, на выгонах, в слабо заболоченных низинках у берегов рек и озер. Пролетный останавливается в сентябре на сухих выгонах, жнивье, клеверищах. Он улетает на юг раньше бекаса, и поэтому срок охоты на него невелик. Стрельба дупеля нетрудна, а удовольствие, получаемое охотником от четкой работы легавой, делают его любимым объектом охоты.
Гораздо меньшей популярностью у охотников по перу пользуется коростель. Основная причина этого — его хитрость, склонность убегать из-под стойки собаки, вынуждающая даже хорошо подготовленную легавую утыкаться носом в землю и «выковыривать» птицу. Однако в сентябре он меняет привычку, из-под стойки поднимается сразу, летит медленно и недалеко и становится легкодоступной добычей. К сожалению, в последнее время количество коростели в наших угодьях заметно сократилось.
Завершается осенняя охота на болотную дичь охотой на гаршнепа. Этот мелкий кулик откочевывает на юг последним, и даже в конце октября его можно встретить в местах, где ранее встречались бекасы. В ветреную погоду он затаивается, сидит крепко и дает мало запаха. Легавые работают по нему накоротке: поднятый гаршнеп летит медленно и прямолинейно.
(Бедель В. — «Охота», 1977, № 10)
Ату! Русак!
…Через полчаса охота в полном составе тронулась с места. Сопутствуемые ватагой мальчишек, мы выехали за околицу. Граф приказал ловчему идти в Глебково, но если не будет дождя, остановиться в завалах, где надеялись найти лисиц; ловчий со стаей и охотниками принял налево и пошел торной проселочной дорогой; мы же, по следам Еремы, разравнивались и поехали прямо полем. Кроме Карая и Азарного, с нами не было собак. Впереди всех, держа по-прежнему шапку под мышкой, широко шагал наш необыкновенный вожак: он, казалось, продвигался вперед очень медленно. Вскоре начались зеленя, и посредине их возвышался небольшой, засеянный рожью курган; налево это озимое поле отделялось от овсянища широким рубежом, и тот же самый рубеж загибал под прямым углом и тянулся направо по легкому скату в болотную ложбину, поросшую кустарником и молодыми березками, где и заканчивались озими.
Поднявшись на темя теперь почти незаметно для нас возвышения, казавшегося издали плоским курганом, пастух остановился и показал прямо на низину поля, где, саженях в сорока от нас, был круглый мшарник, или лучше сказать, не засеянный рожью мочевинник, каких бывает множество в озимых полях. Желтая сухая трава ярко отделялась от окаймлявших ее густых зеленей.
— Ну как, сударики, прикажете? Куда гнать будем? — спросил Ерема Бацова и Стерлядкина.
— Да он здесь? — спросили оба разом.
— Тутотка, вон, влеве, к самой головке.
— А куда передом? Ты видел?
— Да так вот, в угол, к рубежам.
— Не хлопочите, господа! — сказал граф. — Если это русак и материк, так я вас уверяю, что он потянет рубежом; другого ходу у него быть не может, и как вы ни отъезжайте, а на жниво вам его не сбить, скорей же заловят на зеленях, если осилят.
— Как же поднимать? — спросил Бацов.
— Просто спуститесь на вашу грань — и катай из-под арапника. Сомворьте собак.
— Кому ж показывать?
— Да вот мой хоть стремянный. Ларка, — продолжал Атукаев своему стремянному, — насади собак и доскакивай! А ты, Лука Лукич, отдай свой арапник Ереме: он поднимет русака. Да не путай же своры, экая горячка! Смотри, точно на эшафот его ведут! Ну, брат, вижу, ты огневый!..
И точно, отдавши арапник пастуху, Бацов принялся сосворивать собак; я заметил, как, пропуская свору узлом внутрь, дрожащие руки едва попадали в кольца.
— Что он делает? — крикнул граф. — Смотри, Лука, как ты сосворил? Ты захлестнешь кобелей на мертвую петлю или сам полетишь с седла!
— Ах, да не торопите… вижу!.. — приговаривал Бацов, суетливо вымахивая свору назад.
Наконец, уладивши дело, он очнулся в седле.
— Що ж, аль пугнуть? — спросил Ерема, бросая палку и шапку.
— Погоди, вот барин станет на место, — сказал граф.
Бацов спустился саженей на десять по скату.
— Довольно! — прикинул ему Стерлядкин. — Тут и двадцати саженей не будет.
— Ступай теперь, хлопай у края, — сказал граф. — Да не кричи, как вскочит!
Пастух, с кнутом в руке, отправился во мшарник.
Стремянный подобрал поводья и стал саженях в десяти ниже Бацова.
Минута тревожного ожидания настала для всех. Мне очень хотелось взглянуть в лицо Бацову, но он стоял к нам спиною и глядел вперед. Все молчали; один только Трутнев шептал что-то Бакенбардам. Мне почему-то казалось, что Ерема и век не доползет до мшарника… но вот он очутился на краю, между кочками, посмотрел на нас и хлопнул; со вторым хлопком заяц поднялся с логова; он был почти голубой, потому что выцвел и, несмотря на раннюю осень, начал затирать пазонки. Пошел он не во весь бег, а перетраивал, поднимал уши, вслушивался и, приняв круто налево, держал прямо к рубежу.
— Вот так детина! — промолвил граф, любуясь выступкой русака. — С таким чертом едва ли они сладят! Этот даст себя знать!
С первым прыжком русака стремянный пустился рысью и, указывая на него арапником, приговаривал: «О-то-то-то!..» до тех пор, пока не увидел перед собою собак, после чего он пустил лошадь во весь опор и зарко заухал.
Как передать простым, текучим словом невыразимую быстроту и изменчивость той картины, которая развилась теперь перед нами — ясная, живая, но едва соследимая глазом?.. Мы говорим: полет сокола, блеск молнии, но что нарисуют эти слова в понятии человека, слепого от рождения и не видевшего ни лета соколиного, ни синего неба, ни черных туч с их огненной утробой!..
Бацов держал себя молодцом, он подал собак вовремя, по-охотничьи, по первому звуку голоса доезжачего, и сам остался на месте. Собаки помчались ухо в ухо по лошади; Азарной первый воззрился в русака, но прыть его длилась только мгновение; завидя зверя, Карай пахнул мимо его и, оставя далеко за собой, круто, щегольски угнал русака, т. е. «поставил ушами назад» и сам пронесся далеко в сторону; громкое, единодушное «браво» сопутствовало ему; мы тихо спустились и окружили Бацова.
Азарной, по следам Карая, примерялся; вложился, но разъехался с русаком легко, и быстроногий зверек в мгновение ока отрос от него и очутился на рубеже, и пока сладились и возрелись собаки — он был уже далеко. Азарной первый пошел по нем рубежом, но тут ему суждено было осрамиться окончательно. Растерявшись от своей первой заркой угонки, Карай не скоро сладился и, не видя зайца, пошел по Азарном, но в тот миг, когда взглянул на русака, он собрался сразу, объехал Азарного «с ушей» и отделился от него настолько, что тот, скача сзади с натугой, казался словно стоячим, или, говоря языком охотника, начал «удить».
