Остальные прибыли, пока мы стояли в вестибюле, и Джонатан повторял их имена следом за мной, словно учил ключевые слова иностранного языка, задерживая их руки в рукопожатии, казалось, на секунду дольше, чем следовало.

Последним я представила Патрика, и Джонатан сказал: «Точно-точно, школьный друг», – а затем повел всех в просторную развлекательную зону в глубине квартиры, оставив нас наедине.

Патрик хорошо выглядел – я хорошо выглядела. Нам не удалось найти никакой темы для разговора, прежде чем Джонатан вернулся и сказал: «Вы двое, Патрик, пойдем, пойдем».

Хотя моя сестра не сказала ни слова по этому поводу, во время их единственного разговора в тот вечер Джонатан объяснил ей, что все полагают, будто он от природы невероятно хорошо запоминает имена, но на самом деле всякий раз, когда он впервые встречает человека и держит его ладонь в рукопожатии, он придумывает какую-нибудь хитрую мнемоническую напоминалку, связывающую особенности внешности этого человека с его именем. Вот почему долгое время Ингрид звала его Джонатан-Херова-Бесячая-Рожа.

Ингрид ненавидела Джонатана – авансом до личной встречи и инстинктивно – после. Она была единственной, на кого не действовали его чары, и позже она призналась, что видеть, как мы влюбляемся, было все равно что наблюдать за двумя автомобилями, несущимися друг другу навстречу вдоль разделительной полосы, не в силах вмешаться – лишь ждать момента столкновения; тем вечером она начала писать на обратной стороне квитанции список под названием «Джонатан – это оружие массового поражения, потому что».

Я не знала, что за ужином Джонатан попросит меня выйти за него и что этот поступок станет кульминацией слайд-шоу из фотографий, сделанных за время наших отношений на тот момент. На большинстве из них мы были по отдельности: его потрясающей камерой я снимала его, а он – меня.

Слайд-шоу было выведено на экран, который спускался из невидимой ниши в потолке, и пока он бесшумно поднимался обратно, Джонатан жестом пригласил меня подойти и встать рядом с ним.

Пока я вставала, словно в замедленной съемке, я посмотрела на слабую улыбку отца, чье желание помочь мне всегда превышало его возможности, на Ингрид, которая все еще сидела на коленях у Хэмиша, обвивая руками его шею. Взглянула на дядю, тетю и кузенов, беседующих на другом конце стола, скользнула взглядом мимо Патрика, который сидел рядом с ними, но, казалось, был сам по себе, увидела, что моя мать, которая плеснула шампанское в свой бокал и вокруг него, со слишком сильным обожанием смотрит на Джонатана – тот уже стоял, раскинув руки, словно готовился принять какой-то крупный предмет. Я хотела стать другой. Я хотела принадлежать другому. Я хотела, чтобы все было иначе. Прежде чем он и правда успел сделать предложение, чтобы он не опускался на одно колено перед моей семьей, я сказала «да».

На секунду наступила напряженная тишина, прежде чем мой отец начал хлопать в ладоши, как неопытный любитель классической музыки, который не уверен, что нужно аплодировать между актами. Остальные начали присоединяться, все, за исключением Ингрид, которая просто смотрела то на меня, то на Джонатана, пока моя мать рядом с ней не закричала: «Опа-опа, Марта беременна» – поверх растущих аплодисментов. Ингрид резко повернулась к ней и сказала: «Что? Нет, это не так», – а затем мне: «Это же не так, да?».

Я сказала «нет», Ингрид потянулась к бутылке, которую пыталась открыть мать, и выхватила ее. Она заставила Хэмиша взять бутылку, когда вставала с его колен, подошла к тому месту, где стояли мы с Джонатаном, и каким-то образом заставила его отодвинуться, чтобы обнять меня, при этом проигнорировав его.

Глядя на нас, все сидящие могли бы подумать, что это объятия-поздравления двух сестер, а не попытка одной успокоить другую тихим шепотом: «Не расстраивайся, она пьяная, она идиотка», – и не попытка другой устоять на месте и не выбежать из комнаты от глубочайшего унижения. Но его источником была не мать. В тот момент я не могла сказать Ингрид, что дело было в Джонатане, который отреагировал на заявление моей матери с притворным ужасом, а затем повернулся к моему отцу и сквозь стиснутые зубы сказал: «Еще чего не хватало!» Когда мой отец не засмеялся, Джонатан повторил свои слова Роуленду: тот расхохотался, и оттуда смех распространился по столу.

Это длилось совсем недолго, но я не знала, куда смотреть, пока смех усиливался, поэтому продолжала глядеть на Джонатана, который тоже смеялся, хотя у него на лбу уже выступил пот.

Он не хотел детей. Он сказал мне это в суши-ресторане. Я ответила, что тоже их не хочу, и он поднял свой стакан со словами: «Вау, идеальная женщина». Это было решено с самого начала, не было необходимости к этому возвращаться. И я была рада, но не счастлива. Мысль о беременности не была смешной, но люди смеялись. Я не хотела быть матерью, но предположение, что я могу ею стать, или сам образ меня как матери казались им забавными.

За исключением Патрика, он печально сидел на своем месте. Пока гремел смех, я встретилась с ним взглядом, и он улыбнулся с сочувствием – не знаю, к чему именно, – и мое разочарование стало всеобъемлющим. Меня пожалел школьный друг.

Перед тем как мы с Ингрид разомкнули объятия, я поблагодарила ее: «Я люблю тебя» – и подняла лицо, на котором для всех, кто мог на меня смотреть, уже сияла улыбка.

Все встали из-за стола. Мы с Джонатаном снова оказались рядом, окруженные поздравлениями со всех сторон. Он сказал: «Спасибо, ребята. Скажу начистоту, не думаю, что когда-либо в жизни был счастливее. Да вы только посмотрите на нее, господи». Он взял меня за руку и поцеловал ее.

Я зашла в ванную, как только смогла, и была в шоке, увидев в зеркале такую незнакомую себя. С огромными глазами и улыбкой, с которой я, казалось, умерла, и она осталась увековечена в трупном окоченении. Положив ладони на щеки, я открывала и закрывала рот, пока она не исчезла. К тому времени как я вышла, Ингрид уже ушла домой.

Поздно вечером я поймала такси и вернулась на Голдхок-роуд. Джонатан извинился за то, что вынужден лечь спать, вместо того чтобы помогать мне убраться. Он не ожидал, что грандиозный романтический жест окажется таким утомительным.

Когда я ехала по мосту Воксхолл, мне позвонила Ингрид и попросила выслушать, почему, как она считает, мне нельзя выходить за него замуж.

– И это даже не все причины, но он никогда не говорит «да». Всегда «на все сто процентов». В списке его главных предпочтений – кофе и музыка. Всегда заявляет «скажу начистоту», прежде чем сообщить факт о себе – обычно что-нибудь скучное, типа «я люблю кофе». Большинство фотографий на слайд-шоу были с ним одним. И он публично попросил тебя – из всех людей, именно тебя – выйти за него замуж.

Я сказала ей остановиться.

– Он не знает тебя.

Я сказала ей прекратить, пожалуйста.

– Да ты его не любишь – в глубине души. Ты просто немного запуталась.

Я сказала:

– Ингрид, заткнись. Я знаю, что делаю, и в любом случае Оливер тебя опередил. И твои доводы мне тоже не нужны.

– А эта тема с детьми? Он же сказал: «Ха-ха-ха, еще чего не хватало».

Я ответила, что он пошутил.

– Ну он такой. В глубине души он невероятно любящий. Ты же слышала, что он сказал потом: «Господи, только посмотрите на нее»?

Ингрид сказала, это невероятно – мне оказалось достаточно одной очаровательной вещи, сказанной или сделанной Джонатаном, чтобы простить его.

– Я знаю.

Я повесила трубку, решив верить, что под «невероятно» она имела в виду «потрясающе».

И каждый раз, когда мне приходилось что-то ему прощать в следующие недели, я любила его еще больше, а не меньше, – это тоже было невероятным для нее, а потом и для меня самой.

«Если моя дочка считает, что он достаточно хорош, то и я тоже», – вот все, что сказал отец, когда утром после того ужина я спросила, нравится ли ему Джонатан. Мать сообщила, что он совершенно не того типа мужчина, которого в ее представлении я бы выбрала, и поэтому она от него в восторге. Я сказала, что ни за что бы не догадалась, особенно по тому, как она обвила руками шею Джонатана и попыталась устроить какой-то танец в фойе, когда мы все стояли кружком, прощаясь, или как она истерически засмеялась, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и, как-то неправильно наклонив головы, они клюнули друг друга уголками губ.