Между тем, как представляется, все понятия о «внешнем» и «высшем» вторичны. Первичным же является изначально нам свойственное восприятие мира как последовательности состояний собственного сознания, т. е. зрительных, слуховых и прочих ощущений. Причем разделение этих ощущений на внутренние и те, которые вызываются внешними факторами, достаточно условно. Из опыта мы узнаём, что одни ощущения сопутствуют нам практически постоянно, а иные часто сменяют друг друга, одни как бы в большей степени поддаются нашему контролю, другие — в меньшей. К первым относятся, в частности, те зрительные и осязательные ощущения, которые в совокупности можно назвать чувством своего тела, ко вторым — зрительные и осязательные образы внешнего мира. Однако принципиальной разницы между ними нет — это именно зрительные и осязательные ощущения, лишь содержащие в себе разную информацию. В целом, все «внутренние» и «внешние» ощущения лишены принципиальных различий. Все они представляют собой своего рода информационные потоки, в которых информация только по-разному «кодирована» (как цвет, запах и т. д.). Мыслительные процессы не составляет исключения: мысли, чувства, волевые акты тоже могут рассматриваться как специфические «коды», образующие некоторые из потоков «внутренних» ощущений.
Но что стоит за всеми ощущениями? Противопоставление ощущения и его источника или, иначе, явления и сущности можно найти уже в древнеиндийской философии, например, в упанишадах[3]. Из европейских философов особое внимание данной проблеме уделил Кант, который довел это противопоставление до мыслимого предела. Кантовская «вещь-в-себе», т. е. сущность, абсолютно непознаваема. Мир «вещей-в-себе», хоть и служит причиной мира явлений, но сам в него никак не проникает.
Однако если мы будем исходить из приведенных выше предпосылок, то придем к выводу, что эти миры все же соприкасаются в некой точке. Точкой этой является познающий субъект.
Допустим, что отдельные явления, или элементы тех потоков ощущений, о которых говорилось, будучи лишь кодами или символами скрывающихся за ними сущностей, могут значительно от них отличаться, как, например, цифровая фотография, хранящаяся на электронном носителе, отличается от запечатленного на ней реального пейзажа. В то же время сам факт того, что эти явления попадают в поле нашего сознания, свидетельствует о происходящем каким-то образом взаимодействии стоящих за ними сущностей с тем, что представляет собой сущность сознания. Следовательно, явления могут рассматриваться как свойства этого взаимодействия, вполне адекватно его выражающие.
Так, в приведенном выше примере записанная на карту памяти информация в достаточной мере соответствует преобразованным в нее электрическим импульсам. Что же касается самого пейзажа, то для карты памяти он просто не существует как объект взаимодействия и не может считаться сущностью происходящих в ней электромагнитных процессов.
Иными словами, поскольку в своем познании мы исходим из наблюдаемых явлений, то их непосредственные причины, находящиеся вне мира явлений, и предстают для нас в качестве их сущностей. С другой стороны, свойства этих сущностей открываются нам в форме наблюдаемых явлений.
Попробуем разобраться, насколько полно выражают себя сущности через проявляемые свойства. Для этого прежде всего нужно понять, что такое познание.
Познав какой-либо предмет, мы как бы помещаем его в себя в виде модели, на примере которой судим о нем в дальнейшем. С этой точки зрения познать что-либо абсолютно, во всех его возможных проявлениях, — это значит стать им. Очевидно, что такое абсолютное познание дано нам в отношении нашей сущности. Тут не должно вводить в заблуждение кажущееся неизбежным для нас неведение своей природы, своего подсознания и т. п. Наше незнание того, как мы поступим в той или иной ситуации, относится не к нам, а к самой ситуации, к тому, как она может на нас повлиять. При наличии же всех необходимых условий для возникновения этой ситуации (т. е. при ее «моделировании») наша сущность всегда проявляет себя каким-то определенным образом, и как бы мы ни поступили, это всегда будет именно наш поступок.
Через свою сущность мы имеем доступ в мир «вещей-в-себе», и все происходящее с ней в том мире отражается в мире явлений. Таким образом, наша сущность (т. е. сущность нашего сознания) как совокупность всех ее возможных свойств, обнаруживающих себя в мире явлений, служит своего рода инструментом для изучения мира «вещей-в-себе» и одновременно выступает гарантом достоверности его познания.
Итак, мир в его проявленной сущности, очевидно, познаваем. Однако поскольку знание в абсолютном, чистом виде доступно нам только в отношении собственной сущности, наше познание имеет естественные ограничения. Мы не располагаем всей полнотой свойств, проявляемых другими сущностями, как предметом познания. Эти свойства всегда открываются нам лишь отчасти. Потребовался бы бесконечный ряд опытов, чтобы раскрыть их для нас в полной мере. Поэтому практически всякое наше знание о них носит не абсолютный, а вероятностный характер. То есть мы можем лишь с определенной долей уверенности — отнюдь не стопроцентной — утверждать, например, что дважды два равно четырем, поскольку, чтобы это знание стало абсолютным, потребовалось бы рассмотреть все возможные количественные соотношения такого рода, встречающиеся во Вселенной.
Тут можно привести довольно забавный пример. Допустим, что некое разумное существо, для которого люди являются точечными объектами, не поддающимися дальнейшему анализу, вздумало провести над ними эксперимент на предмет выяснения того, сколько будет дважды два. С этой целью оно совмещает в пространстве две пары людей, скажем, поселяя их на необитаемый остров. И через год, который для нашего экспериментатора является мельчайшей единицей времени, он может обнаружить, что дважды два равно 4, 5, 6 или 3. Этим, понятно, список возможных вариантов не исчерпывается. Однако предположим, что исследуемая группа людей такова, что при большом количестве экспериментов будет абсолютно преобладать какой-то один вариант. Он-то, с точки зрения экспериментатора, и станет решением рассматриваемой им арифметической задачи. Но это не исключает полностью вероятность других вариантов, допускаемых человеческой природой.
Теперь вернемся к поставленному ранее вопросу, но уже в несколько ином ключе: что именно стоит за нашими ощущениями, т. е. всеми явлениями нашего сознания, какова их сущность? По крайней мере нельзя сомневаться в том, что эта сущность есть. Вспомним знаменитое утверждение Декарта: «Мыслю, следовательно существую»[4].
На самом деле, как иногда отмечается, данное высказывание содержит в себе тавтологию. Сказать «мыслю» значит уже утвердить свое существование. Действительно, что бы ни представляло собой наше сознание, одно его свойство очевидно — это изменчивость («текучесть» потока ощущений). То, что изменяется, что способно находится в нескольких состояниях, несомненно существует, ибо несуществующее, небытие — это абсолютное ничто, ноль, который всегда равен себе и может иметь лишь одно состояние.
Строго говоря, утверждение Декарта в первом приближении следовало бы сформулировать так: «Происходят изменения, следовательно нечто существует». Это безусловная, абсолютная истина, лежащая в основе всего. Отрицать ее невозможно: если изменений нет, то их отрицание равнозначно утверждению (тот самый ноль, равный нулю), т. е. все равно можно утверждать, что изменения есть.
Хоть это и кажется малосодержательным, но такие абсолютные истины надо ценить уже потому, что их крайне мало. Подавляющее большинство истин в той или иной степени сомнительны, даже существование видимого мира и нашей личности не вполне очевидно.
Когда-то давно мне попался фантастический рассказ, главным героем которого был некий гениальный изобретатель, преуспевший в создании искусственного интеллекта. Посетившему его гостю он демонстрировал черные металлические ящики, опутанные проводами, и давал примерно следующие пояснения: «Вот это у меня великий поэт, в данный момент он читает своей возлюбленной новые стихи. А это — знаменитый полководец, сейчас у него решающее сражение, и он лично ведет солдат в атаку...».
