- Конечно, старина, мы, наше поколение, не воевали, но тем не менее тоже боролись. Да еще как. Наше время было непростое, сколько разных пережитков! Так что и мы кое-что заслужили... ты согласен... малость заслужили... Конечно, характер у тебя был еще тот, это верно! В общем, плевать ты хотел на коллектив. Но и среди врагов встречаются нормальные люди. И вот видишь... теперь видишь и сам. Мы все заодно, в общем свои, мы все свои люди. А человек должен бороться за свое... ты согласен?.. ради своих...
Может, он хотел сказать "ради своих людей", но вовремя остановился, или "ради своих интересов". Или он имел в виду мои и свои, наши общие идеалы, продемонстрированные сейчас на его столе, переполнившие всю его квартиру.
- Мне одно непонятно, - сказал я, с трудом управляясь с горячим блинчиком, - почему я угодил во враги.
- Ну ладно, не цепляйся к словам. Попутчик, враг, уклонист, колеблющийся интеллигент. Что-то в этом роде! - отмахнулся он от меня, подцепив на вилку целый блинчик и намереваясь весьма неграциозно заглотать его целиком. - Теперь это неважно! Главное - мы все выбились в люди! Лично я, впрочем, всегда считал, что ты не так уж и плох. И мир вокруг меняется, и люди меняются. Все прояснилось, как в майский день, только в штанах потемки!
Он снова загоготал, вспомнив анекдот времен студенчества. Я комкал на тарелке свой блин, словно пеленку. Его жирный блеск уже давно потускнел. И правда, мир меняется и доходит на пути своего великого прогресса и до этих лоснящихся блинчиков. А мой хозяин и в этом изменившемся мире чувствовал себя как дома. Этот мир стал его миром, как его же миром был тот, существовавший раньше. И чем чаще повторял он свое сердечное "запросто, по-домашнему!", тем меньше в этом его мире, в этой его квартире я чувствовал себя как дома. Мы уже сидели, уставясь на грязные тарелки с остатками ужина: чистоту нашего братства уже ничто не могло обновить, уже не было источников, из которых мы могли бы почерпнуть нашу невинность.
Лела за весь ужин не проронила ни слова; мы с ней оба молча, потупившись жевали, молча лепили и катали по столу хлебные шарики, мы были подавлены огромным и могущественным миром, терзавшим нас, прикованных к этому столу, заткнувшим нам рты большими кусками своего несокрушимого величия. Он не позволил нам вставить словечко, да мы и сами не знали, о чем бы могли говорить.
- Да, мы выбились в люди! Так-то, старик! А не больно-то было легко прорываться через все эти препоны. И тем не менее не так уж нам было плохо. Жили - не тужили. Конечно, случались всякие мелкие неприятности, но вс° позади. Самое паршивое, старик, - он доверительно нагнулся ко мне, - что нет больше старого товарищества. Все наши расползлись, как раки, в разные стороны. Я всегда думал, что ты смотаешься за границу. И все же мы - одно поколение.
Мы явно переели и даже отупели от сытости. Да и пили без всякой меры. Моя психологическая потребность в уборной переросла в физическую. Но встать не было никаких сил. Я боялся, что если даже сумею добраться до туалета и запереть дверь, то потом оттуда не выберусь. Тупо, не сознавая как и зачем, я все-таки не хотел сдавать свои позиции ни в этом разговоре, ни в этом мире. Лела спаслась тем, что начала убирать со стола и взялась за мытье посуды, словно ее борьба за свое место давно уже проиграна. За ужином и речи не заходило об эмансипации или дипломатической карьере.
Он же был совершенно пьян, окончательно расслабился и впал в сентиментальность.
- Знаешь, старик, если хорошенько подумать - что такое это наше сегодняшнее время? - философствовал он, болтая в бокале остатки "Мартеля". - Не сравнить с тем, нашим. А ты как думаешь? Тогда была жизнь так жизнь! Ничего не осталось от прежнего подъема, от товарищества, от простоты отношений. Все так осложнилось, а нынешние, что помоложе, - и говорить о них не хочу. Перекрасились в разные цвета. И ничего не понимают. Просто одно удовольствие посидеть вот так, запросто, дома, со старым товарищем... да, да, с товарищем... как вспомню - прямо на душе хорошо делается... мне всегда хотелось вот так затащить тебя к себе, хотелось, чтобы ты понял необходимость моих поступков... мы же с тобой - одно поколение...
Его развозило все больше и больше, и вдруг, отбивая по столу такт кулаком, он запел о том, как просыпаются восток и запад, потом "Полюшко-поле", а потом про Чапаева. И наконец заплакал. Из его глаз катились настоящие, крупные слезы. Он плакал о старом времени.
- Ты тоже пой! - кричал он мне, всхлипывая. - Пой!
Он встал с бокалом в руке, и я подумал - сейчас мы вместе запоем "Интернационал".
- Мне тоже хотелось, - неуверенно стоя на ногах, сказал я, - хотелось как-нибудь с тобой встретиться и высказать тебе все прямо в лицо, хотелось, чтобы ты наконец узнал, что я о тебе думаю. А сейчас уже расхотелось. Да, собственно, давно расхотелось. Только смотрю на тебя и слушаю. Понимаешь? Смотрю и слушаю! И не как судья, а так, со стороны. Все другие чувства ты во мне уже убил. Сейчас мне только и остается, что слушать и смотреть на тебя со стороны.
Но, оказывается, он поднялся вовсе не для того, чтобы петь "Интернационал" или слушать мою исповедь. Просто пришла его очередь пойти в уборную. Туда ведь и короли ходят. Не с этим ли были связаны и его слезы?
Я, покачиваясь, стоял у стола с бокалом в руке. Поднял его, намереваясь выпить за пустой стол, за Лелу. Словно специально выждав за дверью этот момент, бесшумно, незаметно, бочком вошла она. Бросила на меня холодный, нелюбезный взгляд.
- Лучше бы ты не приходил, - сказала, отчетливо произнося слова. - И не приходи. Лучше бы было тебе вообще не приходить
- Прочь, еретик, с порога правоверных!..
- Все прошло и быльем поросло. К чему нынче жалеть о прошлом? Нет никакого смысла. Оба налакались, как свиньи, и разыгрываете друг перед другом какие-то исторические роли. Ты его только напрасно разволновал.
Я тяжело плюхнулся на стул, заполнив этим долгую паузу. Массивный бокал приковал мою руку к столу.
- Как ты все это выносишь, Лела? - сказал я наконец, надеясь услышать от нее спасительный рецепт. - Как можешь?
- Заткнись! - грубо, вызывающе прикрикнула на меня Лела. - Как-никак он мой муж. Будто ты в жизни достиг чего-то лучшего!
