– Если Лера говорит, что ей скучно, значит скучно.

– Все должны под нее подстраиваться?

– Только ты. Вы же типа пара.

– Мы дружим. Просто дружим с детства, понимаешь?

– Нет, такой дружбы я не понимаю. Ты стихийный чел. Она упыриха с четким целеполаганием. Общего у вас ноль одна десятая процента.

Ника и Кент сидели на крыше. Был конец мая, время, когда наши северные города особенно красивы. Город почти мгновенно после затяжной весны оделся свежей зеленью и цветами, громыхнули первые грозы. Ближе к вечеру облачность развеялась, подсохло и сверху открывался великолепный обзор. Два приятеля доучивались в выпускном классе, и, надо признать, не блестяще. Выпускной бывает раз в жизни. Прекрасен не сам момент расставания со школой, или же грустен не сам момент прощания с детством – прекрасно предчувствие неизвестного и грустно от почти физического ощущения, что кусочек жизни скоро будет отрезан, прошлое уже держится на волоске, и все дальше и дальше будет отодвигаться в разряд воспоминаний, которые почему-то дороги пожилым людям.

Будущее было неопределенным. Будь они на тридцать-сорок лет старше, неопределенность, невозможность строить планы, их страшила бы, но они совпали со своей эпохой перемен и доверяли ей. Они были отчасти фаталистами, отчасти лоботрясами. Даже вольнолюбивые родители упрекали их за пофигизм; одновременно молодые люди стали улавливать растерянность взрослых, еще недавно казавшихся всезнающими и сильными.

Ника и Кент не говорили об этом: они еще не нашли подходящих слов. Говорили о всякой ерунде, о свойственной молодым людям печали, когда кажется, что все происходит слишком медленно и настоящее никак не начнется, только валит и накатывает одна мутная фигня. В фигне маячили обязательства быть кем-то, вписаться, членствовать, болеть за команду на корпоративе, рубить бабло, менять тачки, уметь нравиться другим. Нравиться любой ценой. Это было одновременно и заманчиво, и тошнотворно. Это был жаргон эпохи перемен, и хотя оба были очень адаптированные юноши, их коробило постоянно думать и говорить на жаргоне.

– Не знаешь, сегодня полнолуние или нет? – спросил вдруг Кент.

– Не знаю, луны сейчас не видно.

– Я бы не спрашивал, если бы видно.

– Нет, не в курсе. Астрологией заинтересовался?

– Говорят, в полнолуние граффити оживают, с портретами, Цой там, Ахматова, Тальков, и их можно встретить в городе.

– Ага, причем всех разом, – продолжил Ника. – Тусуются на Литейном. Идешь ночью один по проспекту, и сзади рука ложится на плечо. Оборачиваешься, а там Тальков: «Здравствуй, Иннокентий! Хочу поведать по секрету, кто меня убил». «Кто?» «Узнаешь. Ты следующий. Он скоро придет за тобой». Тебе сколько лет и сколько лет этой байке?

– Брось прикалываться, серьезно.

– Ты Пушкина «Медный всадник» читал вообще? Там памятник Петру оживает и в наводнение гоняется за Евгением, не Онегиным, другим чуваком, и этот Евгений в конце сходит с ума. Пушкин придумал про памятник, сейчас сюжет осовременили и подхватили про граффити. Развод для туристов.

– Читал, конечно, – буркнул Кент. – Во времена Пушкина туристов не было.

– Ошибаешься, они были всегда. Наезжал какой-нибудь маркиз де Кюстин, ахал, угощался блинами с икрой, увозил кокошники в качестве сувенира и издавал потом пакостную книжонку.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.