То есть, было, конечно, то, о чем рассказывал паломник, но как переключиться только на это, отбросив физиологическое существование, если перед тобой снова и снова возникает цепочка звериных следов? Следы торчали из земли, как заноза в глазу, даже после духовной беседы в часовне, и Марк, за три года жизни с Фаустой до изжоги наслушавшийся разговоров о прыщах, подумал об этом в косметологических терминах.

– Знаешь, – объясняла как-то доктор одной из клиенток, – совсем нетрудно удалить то, что называется комедоном, или, в просторечии, прыщом. Любой грамотный косметолог в состоянии вскрыть этот твердый белый шарик из окисленного сала, скопившегося под кожей. Другое дело – то, что остается в сальной протоке после того, как выдавлен прыщ. Это хвостик комедона. Вот его удалить очень сложно. Некоторые даже говорят, что невозможно.

Гнусные следы торчали в Марковой жизни, как хвостик комедона. И, вместо того чтобы готовить себе влагалище неветшающее, он опять пошел по ним, спустился с горы восхищения и проделал в обратном направлении весь свой утренний путь до Северного Чертанова. Видимо, тварь после полуночного моциона и неудачного броска в туман возвратилась той же дорогой назад.

Марк даже не очень удивился, когда следы привели его к дому и оборвались возле входа в стеклянный пентхаус.

Марк вошел в квартиру, опасливо озираясь по сторонам, словно боялся увидеть у порога труп следователя. Но нет, никакого трупа; сумерки, пустота, настороженная тишина.

Марк даже не переобулся у порога в тапочки – привычка, к которой Фауста, дрожавшая за свои ковры, приучала его годами. Боком, как будто не к себе домой, он зашел в полутемную гостиную и сел на диван.

В углах дивана, лицом к стене стояли две тряпочные куклы, повернутые друг к другу и ко всему миру спиной. Пухлый мальчик в матроске и девочка с распущенной копной кудрявых волос. Марк взял их в руки, взглянул: у кукол не было лиц. Они изначально были задуманы для того, чтобы показывать друг другу только спину. Настоящая аллегория Марковой семейной жизни с Фаустой.

Марк сморщился и вдруг подумал о Тане. Не о той, наглой, уверенной, с которой он жил и которую называл Таней, а о прежней, о девочке – Красной Шапочке, о своей невесте. В какой момент одна женщина заменила другую? Происходило ли это постепенно? Или случилось в один миг? В день своей помолвки Марк расстался с утра с упрямой маленькой девственницей, расстался навсегда, не подозревая об этом, а, вернувшись, встретил сластолюбивую жадную волчицу в красном платье. И ни о чем даже не догадался. А ведь была какая-то подсказка, была... Марк вспомнил о странном телефонном разговоре, который состоялся у него в тот день. Он позвонил от профессора в пентхаус, и надтреснутый, обезьяний голос сообщил ему: «В том гробу твоя невеста». Но кто же ответил ему тогда?

И еще Марк подумал, какой прекрасной могла бы быть его семейная жизнь, если бы все сложилось иначе. Если бы он правда женился на Тане, а не на оборотне-волчице. Если бы каменное чудовище не выбрало себе в жертву именно его невесту. Все же могло быть совершенно по-другому... Хотя могло ли? Ведь когда зверь выбирает себе погибальца, он ищет в нем что-то особенное, неуловимое для остальных, но четко вычленяемое звериным нюхом: что-то, живущее на дне глаз жертвы, темное и непонятное. То ли черта, то ли черту. Какой бы прелестной и невинной ни была назначенная жертва, между нею и зверем обязательно будет существовать глубокое внутреннее сходство, как корень «бенз-», объединяющий слова «бензол» и «бензоат».

В конце коридора, за дверью спальни, послышались шаги.

– Таня? – автоматически подумал Марк.

Потом вспомнил обо всем, что произошло, начиная с сегодняшнего утра. Мышцы на его лице напряглись и стали словно деревянными; сердцебиение участилось. Преодолев себя, он встал с дивана и вышел в коридор.

Шаги за дверью продолжались. Но они были какими-то грузными, шаркающими, как будто ходила не молодая женщина, а древняя старуха.

Закусив от напряжения губу, Марк через силу заставил себя войти в спальню. И сразу увидел ее.

Старуха стояла перед зеркалом и прихорашивалась. В зеркале отражалось длинное звериное лицо, грубостью черт напоминавшее не то клинического дебила, не то горбатого карлика. На голове красовался рогатый готический чепец из гобеленной ткани, к которому старуха заботливо подкалывала белую свадебную фату с оборкой. Из туго зашнурованного корсажа расплывчатыми кругами выпирали большие дряблые груди.

Увидев в трюмо Марка, входящего в спальню, старуха кокетливо улыбнулась и спросила:

– Хто там?

Голос был обезьяний, надтреснутый. Марк оцепенел на пороге.

Старуха развернулась к нему. Оборка от фаты радостно колыхалась на ее оттопыренных, хрящеватых ушах, подпиравших чепец.

завело чудище свою любимую песню, которую Марк уже слышал однажды по телефону.

– Глубо-окая нора, – с удовольствием повторила старуха, потыкала пальцем себе между ног и с громким воплем: «Ракушка! Ракушка!» принялась мерзко хихикать.

С большим трудом придя в себя, Марк махнул на нее рукой:

– Отойди... отродье, мерзость!

Тут старуха извлекла неизвестно откуда – то ли из небытия, то ли у себя из-под юбок – сумочку, которую Марк потерял уже несколько лет назад. Помахала сумочкой в воздухе, осклабилась и пошла на Марка, брыкая страшными подагрическими ногами. Он попытался закрываться от нее руками, но она только хихикала, тянула к нему заскорузлые пальцы в кольцах, пыталась пощекотать. А потом непристойно заржала и швырнула Марку сумку в лицо. В полете сумочка раскрылась, и из нее вывалился огромный негритянский член, зверски оторванный от тела.

И в эту секунду Марк, наконец, закричал.

С воплем он метнулся в сторону от хохочущей старухи и от ее страшного подарка. Потерял очки. Сослепу наскочил на хрупкую этажерку, на которой была расставлена коллекция кукол, споткнулся о ковер и упал. Зазвенело разбитое стекло, и куклы с грохотом посыпались на распростертого на полу Марка.

Падали все подряд: старорежимные фарфоровые виконты в пудреных париках, лощеные мальчики в смокингах, целлулоидные голыши, Пьеро, спортсмен и грузин с залихватски закрученными усами. Падая, куклы издавали тонкий, еле слышный стон, словно наружу рвалась душа, замурованная в игрушечном теле.

Последним на кучу кукольных трупиков упал толстый мускулистый негритенок, новый экспонат этой оригинальной коллекции.

Возле разбитой этажерки остался лежать только Гарри Поттер в круглых очках – старая кукла, несколько лет провалявшаяся на подоконнике, а теперь очищенная от пыли и подготовленная для переезда на полку.

– Господи, что здесь происходит? – раздался из коридора раздраженный голос, и Фауста появилась на пороге спальни.

Увидев кучу кукольных тел, она охнула – почему-то басом.

– Идиот! – закричала она мужу, выбиравшемуся из игрушечного завала. – Что ты наделал?

Поцарапанный, слепой, Марк шарил руками по полу в поисках очков.

– Кретин! – продолжала стонать Фауста, выхватывая из свалки то один, то другой из экспонатов.

Марк ощупью нашел очки. Надел их и трясущимися руками поправил дужку на переносице. Потом посмотрел на Фаусту и с отвращением увидел, что та со слезами на глазах поцеловала игрушечного негрика.

В сторону Марка доктор даже не поворачивалась. Он решил воспользоваться ситуацией и потихоньку улизнуть из квартиры. Куда бежать, он не знал, но было ясно одно: здесь оставаться он больше не может.