– Какое красивое платье, – сказал он. – Я его еще ни разу не видел.

– Сними его с меня, – попросила она.

– Таня, ну не здесь же! Не на пороге! Вдруг Фауста Петровна придет?

– Нет, – капризничала она, – я хочу именно здесь. На пороге.

– Тебе же будет неудобно. Так будет еще больнее.

– А я хочу, – настаивала она, стаскивая с себя платье.

Он хотел было сказать «ладно», но даже не сказал, с такой страстью его швырнуло к ней, и, даже не успев сообразить, что делает, он полностью воткнулся в нее, вошел как нож в размягченное масло.

Таня сказала «ах!» – даже не крикнула, а сказала, словно для порядка, – и на ковер вытекла тонкая струйка крови.

– Тебе не больно? Да, не больно? – спрашивал он в полном восторге, стараясь заглянуть ей в глаза, но ее лицо было спрятано за перепутавшимися длинными волосами. И оттуда, из-за волос он услышал:

– Еще…

Они еле успели в ЗАГС до закрытия. Заполнили положенные вопросники. Такие чистые, примерные анкетки: возраст жениха – двадцать пять, возраст невесты – двадцать, количество предыдущих браков – ноль. По дороге домой обсуждали, стоит ли устраивать настоящий свадебный прием и куда девать родственников, которые приедут из Крыма.

Еще обсуждали, какое купить Тане платье и нужна ли фата.

Вернувшись в квартиру, они открыли еще одну бутылку шампанского и выпили за будущее счастье.

Из спальни Фаусты заголосил зверечек – Таня сбегала, накормила его, погладила по плюшевой спинке.

Зверечек довольно урчал.

Ждали доктора ужинать, но она задерживалась. В конце концов, молодые перекусили без нее и отправились спать: очень уж они сегодня устали.

А рано утром их разбудил сумасшедший шум, и крики, и непрерывные звонки в дверь.

Открыв, Таня узнала, что на берегу озера, под большими деревьями найден разодранный труп Фаусты Петровны.

Неизвестный зверь похитил у доктора тело, и дух, и душу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сон, вызванный полетом пчелы

вокруг граната, за секунду

до пробуждения

Глава первая

ЭФФЕКТ ОККЛЮЗИИ

Со времени смерти Фаусты Петровны прошло три года.

Следствие тянулось долго, месяцев девять, и в конце концов было остановлено за отсутствием улик. Правда, капитан Сергеев еще долго наведывался в зеркальный пентхаус: все никак не мог поверить, что придется уйти ни с чем. Поначалу Таня вежливо терпела его визиты, даже угощала чаем. Но потом он так ей надоел, что один раз она смешала для него в баре ярко-красный обжигающий коктейль («Кровавая Мэри», – сказала она с улыбкой, протягивая стакан довольному следователю), и, отведав этого напитка, капитан больше не возвращался. Трудно сказать, что с ним стало: Тане его дальнейшая судьба была безразлична, ее очень раздражали его постоянные визиты и расспросы.

Хотя расспрашивать, честно говоря, было о чем. Например, безусловно странным казалось то, что буквально за два дня до смерти Фауста составила и легализовала у нотариуса завещание, по которому все ее имущество и сбережения доставались Тане. Понятно, что этот факт не мог не вызывать подозрений у следствия.

Еще более странной оказалась приписка к завещанию. Единственным условием, которое Фауста ставила Тане для вступления во владение имуществом, была смена имени. Таня должна была отказаться от своего и официально принять имя Фауста.

Разумеется, Таня исполнила последнюю волю покойной, хотя это почему-то неприятно поразило Марка. Он даже предлагал не брать наследство, лишь бы этого не делать. Но Таня – то есть, по-новому, Фауста – только недоуменно пожала плечами: право же, Марк, ты просто глупый мальчик, кто же отказывается от такого богатства из-за пустяков? Да и потом, ей будет даже приятно носить имя Фаусты Петровны, безвременно погибшей в день их помолвки: она была для нее второй матерью, учителем, образцом для подражания, короче, Таня даже хочет, да-да, просто мечтает, чтобы ее называли Фаустой. Это настоящая честь. А если бы Фауста Петровна не попросила об этом в завещании, она бы сделала это и сама, по доброй воле. Вот так.

Правда, Марка эти разговоры ни в чем не убедили, но делать было нечего. С поразительной легкостью и быстротой все окружающие забыли о настоящем Танином имени и стали звать ее Фаустой. Причем совершенно с тем же почтением, что и раньше к доктору. Уж какие там: «А вы кто? Как ваши инициалы?»! Нет, боже упаси!

– Здравствуйте, Фауста Петровна, – говорил мойщик окон, который по-прежнему являлся раз в неделю.

– Здравствуйте, доктор, – лепетали зеркальнолицые клиентки, которые продолжали аккуратно являться на прием. Новая Фауста ухаживала за их кожей с теми же бесстрастностью и эффективностью, что и старая, – хоть и без ассистентки, – и клиенткам было этого достаточно. Они словно не хотели замечать, что доктор помолодела на тридцать лет и, если хорошенько разобраться, даже еще не окончила медицинский институт. Впрочем, кому придет в голову спрашивать диплом у человека, чьи руки творят чудеса с вашей кожей? Да и взгляд у доктора тоже не располагал к подобным вопросам: невозмутимый и недобрый, не отражающий света. Непрозрачные карие глаза, которые знают все о разглаживании морщин, о механизме смены молодости старостью и о возвращении назад.

Марка эта ситуация крайне раздражала. Он говорил, что это абсурд, не хотел смириться и называл жену только Таней. Более того, он требовал, чтобы и все остальные в его присутствии обращались к ней так же. Доктор вздыхала и с улыбкой объясняла растерянным домработницам:

– Ну, что поделаешь! У моего мужа причуды. Знаете, он ведь ученый, историк. А все ученые в быту очень капризны.

– Да, ваш муж – большой оригинал, Фауста Петровна, – поспешно соглашались домработницы.

– Дуры! – в сердцах орал Марк и выскакивал за дверь.

– Ну не сердись, Маркуша, – с неизменной нежностью говорила Фауста и шла вслед за ним. И продолжала убеждать его там, за дверью: – Почему ты из-за этого раздражаешься? Это ведь такой пустяк!

– Я не знаю, Таня, пойми… Не знаю, но мне это кажется невыносимым. Слышишь, Таня?

– Глупый мальчик, – мурлыкала Фауста, и за дверью раздавался продолжительный звук поцелуя.

Домработницы переглядывались. Ну что тут скажешь! Хозяйкин муж! А у хозяйкиного мужа прав, пожалуй, не меньше, чем у хозяйкиного кота.

Между прочим, о коте: он перешел по наследству к новой Фаусте вместе с остальным имуществом, не выразив по этому поводу ни малейшего протеста. Он по-прежнему постоянно валялся на кровати, среди пуха и зеркал, мерзко выл, когда хотел есть, был любим и называем зверечком и живоглотиком.

Марка зверечек терпел. Собственно, выбора у него не было.

Приобретя наименование «муж», Марк приобрел и новые права, а именно: валяться, жрать за троих и жалобно выкликать к себе жену, когда становилось скучно. И странное дело: такой энергичный молодой мужчина, подающий надежды ученый, которого ожидала блестящая научная карьера, мгновенно распустился, погряз в комфортабельном быте, увяз в пухе белоснежной постели. С того самого дня, когда они с Фаустой – то есть с Таней – поженились, а это произошло довольно быстро, как только минул сороковой день по доктору. А может быть, и еще раньше, со дня помолвки и смерти той, старой Фаусты Петровны.

Не то чтобы его развратило неожиданное богатство, свалившееся в виде наследства Фаусты, нет. Дело было не в нем. Дело было даже не в том, что жена продолжала принимать клиентов и зарабатывать очень большие деньги, что, по сути дела, избавляло его от необходимости работать самому: писать статьи для гонораров и давать уроки. Он мог бы посвятить свою внезапно освободившуюся от материальных проблем жизнь углубленному научному труду, но ничего подобного не произошло. Как ни удивительно, любовь к жене и даже одно постоянное нахождение рядом с ней в квартире так утомляло Марка, что у него больше не оставалось сил ни на что.

Он спал по двенадцать часов подряд, но, просыпаясь, снова чувствовал себя усталым. Он забросил чтение и работу и вспоминал теперь о Жеводанском звере как о чем-то далеком, милом и ушедшем. Ни малейшего желания сесть за компьютер и строить таблицы для систематизации жертв или анализировать особенности изображения на гравюрах. Да ну их, эти гравюры! Зачем, если во всем теле такая томность, и в руках словно онемение, а веки так и закрываются сами собой? Вот только выкрикнуть в пространство: «Таня, у меня голова болит!» – и сразу прибежит заботливая жена, погладит по голове, помассирует лоб. Марк так любит, когда ему массируют голову; иногда он поднимает руки, и обнимает сидящую сзади женщину, и тянет ее к себе, и она охотно ложится рядом с ним, целует его, ворошит волосы. Эта женщина так свежа и хороша собой, от нее веет молодостью, и силой, и энергией. Правда, когда она встает и уходит, напевая, в приемную, на кровати остается лежать зацелованная развалина.