Репетиции в театре шли полным ходом. Приближались гастроли в Вильнюсе, и я, как могла, торопила день отъезда. Я хотела, чтобы-время разрешило все мои проблемы, тем более что Таль должен был ехать на турнир в Швейцарию. Я рассуждала примитивно: он уедет на турнир, я – на гастроли. Не скоро встретимся, если вообще встретимся, и постепенно все забудется. Я кого-то встречу, он кого-то встретит… Как говорят врачи, заместительная терапия сделает свое дело. Главное – не культивировать остаточный образ…
И вдруг в один из дней подходит ко мне наш админист- ратор Григорий Ефимович, который как бы считался моим опекуном, и говорит: “Саллинька, приходил Мишин дядя и сказал, что у Миши после последней ссоры произошло нервное потрясение, какой-то ступор, что он все время лежит в постели, как каменный, ничего не ест и не пьет, что невозможно поднять у него ни руку, ни ногу… И еще он сказал, что не собирается влезать в ваши отношения с Мишей, но хотя бы ради его мамы, которая находится в страшном горе и которую Саллинька любит, он очень просит навестить Мишу и помириться с ним, чтобы он пришел в себя и смог поехать на турнир в Швейцарию”.
Я выслушала Григория Ефимовича и спросила его: “А Вы как считаете?” Он ответил, что если меня интересует его мнение, то я должна помириться сТалем, во-первых, потому что безрассудно с моей стороны терять такого человека, как Таль, а во-вторых, нельзя подвергать риску здоровье и будущее человека, который является национальной гордостью Латвии и, возможно, всего Советского Союза. Помню, я сказала: “Григорий Ефимович! Я очень ценю Ваше мнение, я очень люблю Мишину маму, но я не поеду, потому что все решила, а раз я решила, то меня не интересует карьера “национальной гордости Латвии”. А если человек болен, то пусть ему вызовут врача…”
Честно говоря, в тот момент я “сыграла” этакую власт- ную, непримиримую женщину. На самом деле я знала, что Мишино состояние – не каприз избалованного инфанта, а самое настоящее нервное потрясение человека, который привык все делать по-своему и вдруг натолкнулся на не ме- нее упрямое и своенравное существо. Я знала: стоит мне. только появиться на улице Горького в доме номер 34, и все встанет на свои места – Миша улыбнется, глаза его оживут, и он тут же попробует пошутить и выскажет что-нибудь типа “спасение утопающих – дело рук не только самих утопаю- щих”, и болезни как не бывало. И снова он будет веселым, легким, любящим и счастливым. Но счастливым он будет вдвойне: во-первых, потому что человек, которого он любит, снова рядом с ним, а во-вторых, и на этот раз все вышло по-талевски – он победил. Впрочем, не уверена. Может быть, как раз “во-вторых” тогда заняло бы у Таля первое место…
Но, как бы ни было, в тот момент я твердо решила не ид- ти на улицу Горького. Уж если мне с ним и суждено какое-то будущее, то пусть постарается не сомневаться: перед ним не послушная марионетка, а живой человек, равный ему по всем параметрам, за исключением пола. И он, и я – как мне уже пришлось отметить выше – могли служить учебным астрологическим примером принадлежности к “скорпиону”… Несколько лет спустя Мишина мама как-то сказала мне: “Вы напоминаете мне двух упрямых непослушных зверьков, которые кусают и царапают друг дружку бесконечно, но стоит их только разлучить, каждый забивается в угол, отказывается от пищи и может умереть от тоски. Вы больше похожи на брата и сестру”… Она была очень мудрой женщиной, и дальнейшая жизнь подтвердила ее слова.
Уже много позже того, как мы официально развелись с Мишей, и у него была другая семья, и у меня была другая се- мья, какая-то телепатическая нить продолжала связывать нас. Я иногда просыпалась среди ночи с ощущением, что с Мишей именно сейчас произошло что-то плохое. Меня вдруг сваливал приступ моей постоянной чудовищной мигрени до такой степени, что я теряла сознание, и в этот момент откуда-нибудь из Рио-де-Жанейро раздавался теле фонный звонок. И я стопроцентно знала: это звонит Миша… “Я сказал тебе не всё слова…” И мне становилось легче…
Теперь я думаю: а если бы мы с Мишей встретились не юными созданиями, а лет через десять, умудренными опы- том пожившими людьми? Были бы мы более уступчивыми по отношению друг к другу? Могли бы ощутить эту таинственную биологическую взаимозависимость и избежать многих печальных ошибок, оставивших в наших душах болезненные рубцы? Наверное, да… Впрочем, думаю, из меня никогда не вышла бы хрестоматийная “шахматная жена”. Жены великих шахматистов, великих поэтов, писателей – женщины особые. Среди них есть замечательные, есть и не очень. Дело не в этом. Просто они – отдельная категория людей, к каковой не принадлежу… Хотя, кто знает, что бы не было и что бы было?..
В общем, я через несколько дней уехала с театром на га- строли в Вильнюс, а Мишу врачи сумели поставить на ноги, и он уехал в Швейцарию, и, честно говоря, меня мало водновало, хорошо ли, плохо ли он сыграет на своем турнире. Я изо всех сил старалась вытеснить его из своей памяти, но у меня как-то не получалось, и все время было чувство досады на себя…
И вот однажды едем мы в автобусе на спектакль, со мной рядом садится наш актер Рома Векслер и вдруг говорит: “Видишь, Салли, вот ты, грубо говоря, кинула Таля, но ему это все равно, и в Швейцарии он занял первое место, а счастье было так возможно, так близко…”
“Рома! – говорю я. – Он потому и занял первое место, что я, как ты говоришь, кинула его. Он думает, что теперь, когда он такой герой, я пойму, как я ошиблась. Он Фарлаф, как и большинство мужчин! Но он ошибается, как и боль- шинство мужчин!”
“Нет, Салли, – сказал Рома, – он не Фарлаф. Он, наверное, все же Руслан, который, как известно, искал Людмилу, и что ему Наина…”
И тут я, что называется, завелась! Я сказала, что готова спорить с Ромой на что угодно, что стоит мне только позвонить, и Таль не прибежит, а прилетит ко мне в ту же секунду. По правде сказать, я не была в этом уверена, но распалилась, и мы поспорили. Просто так поспорили…
Надо сказать, мои родители с ума сходили от того, что я поссорилась с Талем. Уж очень они хотели, чтобы я стала его женой. Особенно папа. И представляете их радость, когда я, вернувшись домой после спектакля, стала звонить в Ригу. (Миша к тому времени уже вернулся из Швейцарии.)
“Миша, – сказала я так, словно ничего между нами не произошло, – я в Вильнюсе на гастролях. Если хочешь -приезжай”. И положила трубку. Все-таки из цепочки слу- чайностей складывается закономерность. Кто мог знать, что Рома Векслер спровоцирует меня на абсолютно школьный спор, что я позвоню в Ригу и этот звонок в очередной раз предопределит мою судьбу, и не только мою…
Значительно позже я узнала, что у Миши была в Москве приятельница, известная пианистка Белла Давидович. Муж ее умер. У нее остался маленький ребенок. Отношения их с Мишей постепенно стали более чем дружескими. И Мишины родители ничего не имели против возможной женитьбы. Но я, помимо своей воли появившись на Мишиной “орбите”, если не сняла этот вопрос окончательно, то, во всяком случае, отодвинула его далеко-далеко.
Последняя же наша ссора как бы реанимировала не окончательно свернутые взаимоотношения, тем более что Мишины родители, как я уже .говорила, очень хотели, чтобы их сын наконец повзрослел и чтобы ничего его не отвле- кало от шахмат. В тот вечер после моего звонка из Вильню- са Миша влетел в комнату мамы и сказал: “Мурочка! (Так Таль называл свою маму. Он вообще любил давать ласково-шутливые прозвища.) Я собрался ехать к Белле, но только что позвонила Салли. Как ты скажешь, так я и поступлю!”
Мишина мама рассказала мне об этом через пару лет после того, как я вышла за Мишу замуж. “Доченька! – сказала она мне. – Поверь мне! Что бы я ни ответила, Мишенька все равно поехал бы в Вильнюс. Поэтому я отделалась уклончивым советом: поступай так, как подсказывает тебе твое сердце…”
Как вы можете догадаться, заметный в моей судьбе спор с Ромой Векслером я выиграла – на следующий день после моего звонка Миша был в Вильнюсе. И я, которая еще вчера считала себя остывшей, окончательно излечившейся от “талевского синдрома”, была страшно рада, что он приехал. Как будто с моей души сняли тяжелый камень…
