Но он не должен был поступать так со мной. Он сломал меня, раздавил. Я бежала в ночь, по снегу, в шелковом голубом платье; я простудилась и замерзла навсегда. Я ни за что не вернусь в этот дом, я уеду куда угодно, только бы ни возвращаться домой, и буду жить одна, всегда одна.

Новый год я встретила одна.

Ему было неловко, но что мне его неловкость, темная королева? Он просил прощения – но как-то нехотя, сумбурно, скороговоркой. Он просил прощения по телефону, но я не простила его.

– Я никогда не вернусь к тебе, – сказала я.

– Подумай немного, – ответил он со вздохом. – Давай условимся о сроке. За это время ты подумаешь и, может быть, изменишь свое решение.

– Нет, нет, – говорила я, – я не передумаю.

– Пожалуйста, хотя бы недолго… Три месяца. Если ты не захочешь, я не буду больше тебя мучить. Пусть пройдет хотя бы три месяца…

Три месяца холода и льда: зима, торжественный блеск снега, а потом придет весна с лужами, грязью и головной болью.

– Я не буду жить с тобой в одном доме. И встречаться с тобой не хочу. Видеть тебя больше не желаю.

– Хорошо, хорошо, – сказал Андрей торопливо.

Он найдет, куда мне уехать. Андрей – директор крупного предприятия; его фирма владеет им пополам с испанцами. Ему так легко отправить жену – нет, скажем так: нового сотрудника – в длительную командировку. Он такой сильный, темный, серьезный человек; кто посмеет возразить, увидев на документах фамилию Кораблева?

Наоборот, они наперегонки побегут вносить свои предложения.

– Андрей Владимирович, мы же планировали открывать новый филиал в Санкт-Петербурге. Я думаю, нам срочно нужен представитель, заниматься на месте логистикой.

Андрей молча взглянет на говорящего.

– И работы немного, – так быстренько, вкрадчиво, стараясь угодить. – Но послать туда человека совершенно необходимо. Немедленно.

– Закажете хорошую гостиницу, – только и ответит Андрей Кораблев.

Самолет приземлится в Пулкове, покатится по аэродрому, и при взгляде на одиноко торчащую вышку защемит сердце. Влажным, пронизывающим холодом дохнет в лицо северная столица, резко зазвучит Исаакий, вступят монолитные гранитные колонны и беспощадные восьмиколонные портики, стерегущие собор с четырех сторон. Жестким и печальным окажется на ощупь драгоценный малахит, и лазурит, и громоздкий порфир, и печальна, ох как печальна темная гостиница «Англетер». И Сергей Есенин удавился в одном из номеров, я спрашивала у портье, в каком именно, но он увиливает, говорит, что с тех пор здание перестроили, и это место теперь оказалось между этажами, но, наверное, он врет, да, точно врет, не иначе как это моя комната на втором этаже. И сейчас в этой комнате мне впору удавиться самой, и я сижу на подоконнике и смотрю на бессердечных ангелов, которым нет никакого дела до моих слез. И собор тонет в моих слезах; это грустное место, ясновидящий сказал Монферрану, что он умрет в день окончания строительства, и вот во время открытия государь не подал зодчему руки, и тот огорчился, простудился, замерз, замерз навсегда. Слег и умер через месяц, а его даже не похоронили под собором, как он завещал. Только обнесли гроб вокруг здания и увезли во Францию. И я тоже умру здесь, клянусь, я умру от слез в глазу этого окна с видом на ангелов.

– Моя маленькая Мелизанда, – сказала Жар-птица, вновь выныривая из небытия: на время рассказа она стала невидимой. – Не грусти, это не беда, это полбеды. Беда будет впереди.

– Как же мне быть? – спросила Лиза тоненько.

– Танцуй. Танцуй, как нарцисс, колеблемый ветром, как отражение белой розы в серебряном зеркале. Ты похожа на белую бабочку.

Лиза подняла голову.

– Ты совершенно как белая бабочка. Танцуй, и сквозь облако кисеи луна улыбнется тебе, как маленькая царевна с глазами из янтаря. Живи, принцесса Саломея, закутанная в желтое покрывало.

Жар-птица нагнулась над девушкой и провела золотым крылом по ее векам:

– А пока спи. Слышишь, закрывай золотые глазки. Не горюй и спать ложись, а я спою тебе песенку, – она присела на край кровати и пропела:

Еще один огромный взмах -

И спят ресницы.

О, тело милое! О, прах

Легчайшей птицы!

Сон, как фата, опустился на Лизу, а голос все спрашивал издалека, за гранью реальности:

Что делала в тумане дней?

Ждала и пела…

Так много вздоха было в ней,

Так мало – тела.

Удостоверившись в том, что девушка спит, ангел отошел к окну и сообщил застывшим фигурам, ждущим его на крыше собора:

– И спит, а хор ее манит в сады Эдема, как будто песнями не сыт уснувший демон.

Ночь.

Темнота.

Пустая комната.

5

АРАБЕСКА

Наутро Лиза Кораблева открыла глаза и поняла, что весна действительно началась. Не вставая с постели, она протянула руку за газетой и стала искать в разделе анонсов рекламу школы танцев. Выяснилось, что таких школ сколько угодно: приглашали учиться классическому балету, и танго, и стрип-пластике, и танцу живота – в последнее время это стало модно.

Немного поколебавшись, Лиза сняла телефонную трубку и набрала номер, под которым было написано: «Восточные танцы. Раскрывают красоту и грацию женского тела. Для любого уровня подготовки».

– Пожалуйста, приходите, – ответил нежненький голосок: то ли симпатичная девушка, то ли женственный молодой человек. Впрочем, какая разница? – Занятия сегодня, в час дня. Только не надевайте, пожалуйста, туфли на шпильках, а то у нас красивый паркетный пол, и мы его бережем.

– Какие уж тут шпильки, – сказала Лиза. – Я и босиком-то не знаю, смогу или нет.

– Ничего страшного, – утешил ласковый гермафродит. – Все получится. Приходите обязательно, и увидите. Значит так, пойдете по Гороховой… Вы от какого метро будете идти? От «Сенной»?

– Я пойду от Исаакиевской площади.

– Прямо там и живете?

– Угу, – ответила Лиза.

– Нормально, – бодро прокомментировал бесполый голосок. – Тогда пойдете по переулку Антоненко, с Мойки, или по Гривцова, до «Котлетной». «Котлетную» знаете?

– Нет, – сказала Лиза и засмеялась.

– Короче, мы за «Котлетной», во дворе. Строение четыре. Увидите, будет написано «Товарищество режиссеров». На домофоне наберете восьмерку.

«Естественно, восьмерку», – подумала Лиза и спросила:

– А почему товарищество режиссеров?

– Все, музыку включили, – сообщил андрогин. – Мне надо идти танцевать.

– Ну, тогда, конечно. Идите, – с уважением согласилась она и повесила трубку.

Выходя из номера, она задержалась в коридоре перед дверью, на том месте, где вчера рассталась с Димой. Отчего он не поцеловал ее?

Но ведь они очень мало знакомы.

Какая разница? В наше время все только так и делают.

А ей хотелось, чтобы он ее поцеловал.

Ну и поцеловала бы его сама.

Я? Вот этого чужого человека? Нет, невозможно. Я его не люблю. Я люблю Андрея.

Хотя нет, Андрея я тоже не люблю.

Окончательно запутавшись в своих рассуждениях, Лиза бросила эти мысли и пошла искать «Котлетную».

Мартовский Петербург растекался крупными слезами луж. Вокруг таяло, хлюпало; в подворотнях, по которым пробиралась Лиза, грязи было по колено. Места были мрачные, непривлекательные: разворошенный муравейник, темные переходы и дворы-колодцы, кошмарный Петербург Достоевского, спрятанный за чистыми фасадами Гороховой улицы. Где-то под крышей, за глухой стеной, комната-сундук горячечного Раскольникова. Маслянистая старуха-процентщица в луже крови, Сенной рынок – нищий угар ушедшего столетия, холерный бунт и пьяные убийства. Все они отражались в глубоких голубых лужах, подернутых ледком.

Но Лизе в то утро это было безразлично: лишь бы не промочить тонкие ботинки. Она не без труда нашла вывеску «Товарищество режиссеров» и остановилась в недоумении.

Перед ней было две лестницы: первая спускалась в полуподвал, а вторая, хлипкая, шаткая, сделанная из изогнутых металлических прутьев, взбиралась по стене дома, словно вела в никуда.