— Радзивиллов потому так не любят, что их титул княжеский для других как бельмо в глазу, — сказал король презрительно.

— Титулы, из рук Габсбургов полученные, не столь уж в цене! Тут речь идет о материях более важных, — возразил Моджевский. — Кезгайло того и гляди выступит против единения Литвы с Короной. О Ходкевиче, каштеляне трокском, это уже наверняка сказать можно, а если оба Радзивилла, Рыжий да Черный, в альянсе с Веной силы набравшись, с ними заодно выступят, что станется с Великим княжеством Литовским? Что будет с унией? шляхта боится, что сын, рожденный от Барбары, займет наследственный трон Ягеллонов в Великом княжестве Литовском, Литву с Короной поссорит. Государь! Неужто в угоду сердечным узам следует рвать узы государственные, дотоле столь прочные?

— Ты говоришь так, словно бы я отрекся от своих прав на Великое княжество Литовское, — нахмурившись, отвечал Август. — И словно у меня нет жены, богом мне данной. Но, хотите вы или нет, она есть. И сын наш будет наследственным князем Литовским, но вовсе не грозой унии. Да и в чем нам с ним могут вельможи Литвы и Короны воспрепятствовать? Радзивиллы, не спорю, спешат укрепить в Литве свою власть, изгнать оттуда слуг королевы. Это так. Но теперь уже не она, а я сам буду там властелином. Я теперь suprem dux. Ваши страхи смехотворны. Желания — дерзки не в меру. Новизны хотите. Какой же? Разорить все, что старый король строил? Все, что от дедов-прадедов получил в наследство? Я угадал. Не противоречь! Конечно же, угадал. Хотите все изменить, по иному руслу направить. Неужто мы такие дурные правители? Ты ведь знаешь, сам Эразм Роттердамский назвал страну нашу оазисом свободы, правление наше — образцом толерантности, с коего тираны-самодержцы должны пример брать.

— У нас не жгут на кострах людей. Никто инакомыслящих не преследует, и на сеймах можно вступить в спор с самим королем. Но, государь, родителю вашему никто не посмел бы перечить, а вам перечить будут. Потому что вы, государь, ради прихоти собственной, ради любви к женщине отчизной пожертвовать готовы. Королева из литовских вельмож родом? Как же им, новым родственничкам королевским, силу свою не почувствовать? Старые, давние советники батюшки вашего слово свое уже сказали. Шляхта боится, что интересы унии вы забвению предадите, потому что новые вельможи только о Литве пекутся! Государь, фундамент, по кирпичику предками вашими заложенный, вы своей рукою ныне рушите. Гаснут надежды, с вашим правлением связанные. И в то время как мир на наших глазах меняется и молодеет, мы назад пятимся.

Король, вскочив с места, закружил по комнате, но лишь для того, чтобы сдержать гнев, потому что, остановившись перед Фричем, сказал вовсе не то, что тот от него ожидал.

— Значит, я не могу позволить себе быть молодым? — произнес он с горечью. — Должен быть не человеком, а куклой? А ты, Фрич, знаешь хотя бы, что значит любить женщину? Любить так, чтобы решиться на самую большую жертву, на тяжкую борьбу? С сенатом, с посланниками шляхты и с тобою, да, с тобой — ты ведь был мне прежде другом, а теперь судьей быть хочешь. Холодным и жестоким, потому что у тебя нет сердца! Видишь сам, кроме Радзивиллов у меня никого не осталось.

Да, да. Потому что братья не дадут любимую сестру в обиду. Ну, может, еще и Лясота… Он не столь осмотрителен, не столь умен, как ты. Не государственный человек, не королевский секретарь, зато своему господину как верный пес предан. Лясота! — неожиданно воскликнул он, а когда дворянин тотчас же появился в дверях, приказал: — Вели передать, чтобы князь Радзивилл Черный незамедлительно приехал на Вавель. И проводи господина Фрича.

— Но, государь…

— Все, что вы хотели сказать — ты и друзья твои, — уже сказано. И довольно.

Говорили, что стены Вавельского замка, хоть и сложены из массивного камня, отнюдь не преграда ни для любопытных глаз, ни для чутких ушей. И по этой причине уже через час после беседы молодого короля с Радзивиллом Бона, выгнав Досю и Марину, велела просить к себе маршала Кмиту. Она казалась такой угрюмой и озабоченной, что Кмита решился первым задать ей вопрос.

— Дурные вести, государыня?

— Хуже не придумаешь, — в ярости сказала она. — Сначала короля уламывал Фрич, потом Радзивилл Черный. Из них двоих Радзивилл вышел победителем. Даже не угадаешь, что придумали.

Я боялась этого, но не предполагала… И все же это в самом деле так. На тот случай, если предстоящий сейм так же не признает его брака, Черный подговаривал Августа заключить тайный союз с Фердинандом, обещав ему, что Польша не будет поддерживать сына Изабеллы, молодого Заполню, в его борьбе за венгерский престол…

— Чего же они хотят за эту услугу? — спросил Кмита, когда она, с трудом переводя дыхание, умолкла.

— И подумать страшно! — воскликнула Бона. — Вена за это должна прислать Августу к началу сейма подкрепление… наемное войско. Санта Мадонна! Войско римского короля против польской шляхты?

Кмита на минуту задумался.

— Весть дурная, но настолько странная, что поверить в нее трудно. Нужно подослать кого-нибудь к Черному, пусть сторонником прикинется да незаметно все разведает. А кого его королевское величество может послать с таким поручением в Вену? Я полагаю, не Радзивилла, потому что дело сразу получит огласку.

— Радзивилл Черный свой титул уже заработал и к Фердинанду ехать не собирается, но назвал подходящего человека…

— Кого же? — Кмита весь превратился в слух.

— Епископа хелмского…

— Станислава Гозия? — удивился маршал.

— Да. Он не благоволит к иноверцам, вот его и выбрали, чтобы не сердить ревностного католика Фердинанда. Ох! — вздохнула она. — Вы пускаете в ход слова, стараясь изобличить сожительницу короля. А он, по наущению Радзивилла, уже действовать готов. И свое поражение превратить в победу.

— Государыня, вы недооцениваете шляхетских глоток, — рассмеялся Кмита. — Они охрипли от крика, но стоит их смазать медом, и они опять орать горазды. Через несколько дней я устрою в Висниче славную попойку, и тогда поглядим, кто одержит верх на втором петроковском сейме — король или шляхта?

Бона знала, что слово свое Кмита сдержит, только это ее ничуть не успокоило. Она смотрела шире и глубже. Кмита, разумеется, сможет подкупить небогатых шляхтичей и крикунов, вечно горлопанящих на сеймах, но они ее мало заботили. От каштеляна Гурки Бона знала, что подлинная влиятельная оппозиция королю — это сенаторы, враги Радзцвиллов, и шляхетский лагерь, требующий проведения в жизнь реформ, соблюдения законности и справедливости в Речи Посполитой. Их благородное негодование должен поддержать не Кмита, а человек, бойко владеющий пером и королю желающий добра. Быть может, пригласить Фрича Моджевского, посвятить его во все, пусть узнает об интригах Радзивилла Черного. Изабелла… Как это могло статься, чтобы Август, любивший ее больше всех своих сестер, ей одной писавший письма, предал ее и ее сына, законного наследника венгерского престола? Чтобы согласился навсегда Габсбургам отдать Буду только за то, что они признали его брак законным и обещают поддержку? Сколь тяжка участь сына Изабеллы, юного Яноша Сигизмунда… Он унаследовал отцовский престол, и его мать ни на минуту не прекращает за него борьбу. Прежде на помощь Яношу Заполни, мужу Изабеллы, отправлялись польские рыцари, за него пришлось постоять даже Кмите. А теперь… Сам король готов выступить вместе с Габсбургами против родного племянника. Ма1е-ёшопе! Дождаться такого дня! Жить под одной крышей с человеком, который состоит в заговоре против Изабеллы, а ее избегает, считает врагом.

Бежать! Оградить себя от подобных оскорблений, от Радзивилловых интриг, бежать как можно дальше! В свои литовские поместья? Нет, там она не будет чувствовать себя полновластной государыней. Остается Мазовия… Она давно там не была, не знает толком с таким трудом полученных от мужа городов, селений, деревень. И прежде всего — Варшавы. Странно, что именно об этом городе на берегу Вислы она вспомнила сразу же, едва услышала о Фердинанде и его наемном войске. Надо спросить Паппакоду, что он знает о тамошнем замке, где столько лет жили мазовецкие князья. И сразу начать действовать. Тихо, незаметно для завистливых глаз. Август…