Они явились тотчас, но деревьев и кустов в королевских садах от этого не прибавилось. Были там какие-то низенькие шпалеры, неровные ряды самшита, грядки фиалок и незабудок, все это казалось таким смешным и жалким по сравнению с пышными парками Неаполя или даже Бари. Бона и в самом деле увидела игравших в саду девочек, старшую подозвала и, гладя растрепавшиеся волосы малышки, угощала припасенными конфетами, чтобы расположить ее к себе. Принцесса глядела на нее с любопытством, охотно съела лакомства, но объясниться они не смогли. Слово «пенькна», пригожая, не подходило ни к одной из девочек, ни к их скромным, хотя и шелковым платьицам, ни тем более к окружавшему замок саду. И все же ей непременно хотелось сказать это единственное известное ей польское слово. Она вспомнила, что говорила ей мать о Елизавете Габсбургской, весьма быстро изучившей сей варварский язык, и, нагнувшись, сорвала одну из самых больших фиалок.
— Пенькна, — сказала она.
Ответом ей был взрыв смеха. Девочка схватила цветок и, поднеся его к лицу незнакомки, стала с детской настойчивостью повторять:
— Пенькны! Фиолэк пенькны! Пенькны!
Санта Мадонна! Кто мог подумать, что итальянская viola не может быть названа словом «Bellissima», подобно светлейшей княжне. Кому бы пришло в голову, что даже единственно знакомое слово она не сможет употребить правильно, а урок грамматики даст ей на непонятном языке пятилетний ребенок?
Елизавета Габсбургская… Нет, Бона не собирается ни в чем ей уступить. Теперь она знает, что ей надо делать немедленно, завтра же. Она начнет учить этот странный язык. Но чтобы во всем оставаться собой, Бона Сфорца велит превратить эти жалкие клочки зелени в роскошные цветники, в зеленый рай, достойный быть воспетым лучшими поэтами Италии.
Она почти бежала по тенистым дворикам, не уставая командовать, сердиться, строить планы на ближайшее будущее.
— О боже! — восклицала она. — Так выглядят парки польского короля? Немного деревьев и много травы. А сад? Огороды! Но ведь здесь ничего не растет. Нужно будет выписать сюда итальянских садовников. И поваров. Пища, которую едят эти люди, несъедобна: жирная и сладкая до отвращения. Нет ни овощей, ни салатов, ни фруктов. Густые супы и соуса, горькое пиво.
— Ужасно! — соглашалась Марина.
— Ба! Что бы я дала теперь за спелый лимон! Виноград!..
Бона остановилась вдруг, задумавшись, мыслями она снова была в солнечном Бари.
— Южные фрукты вскорости прибудут из Италии, — вставила словечко Диана ди Кордона, но только рассердила этим королеву. Вскорости! Ей хочется уже сейчас потрогать рукой тяжелые спелые гроздья винограда. Темный сок у них цвета крови, а упругая кожица покрыта пушком. Или персик, нежный румянец которого не уступит живой яркости детских ланит… Скажем, этой маленькой девочки. Что думают приближенные о старшей дочке короля? У нее такое трудное, странное имя: Ядвига. Жаль, что этого нельзя изменить.
— Но она мила, грациозна, — попробовала защитить малютку Беатриче и тоже не угодила королеве.
Она торопливо шла впереди, сопровождаемая свитой, хмурая, раздосадованная.
— Ох! Тебе, я вижу, здесь все нравится. Со дня приезда слышу только одни восторги да похвалы! Замок больше, чем в Бари, комнаты роскошнее. А я меж тем лишь сегодня, когда нет солнца, увидела, что стены в моей спальне темные. Это не могила! Надо как можно скорее развесить ковры и гобелены.
Все умолкли, только Марина поддакивала усердно:
— Стены замка так холодны, угрюмы…
И тут же умолкла, увидев, что навстречу к ним спешит маршал двора Вольский с какой-то девушкой.
Девушка была высокая, стройная, светловолосая.
Королева снова остановилась, сощурившись. Гнев еще не остыл в ней, тон, коим приветствовала она маршала, не предвещал ничего хорошего.
— А! Маршал Вольский? Наслаждается прогулкой, и к тому же в приятном обществе.
Он слегка склонил голову, ничуть не смутившись.
— В обществе новой приближенной вашего величества. Это Анна, дочь калишского воеводы Яна Зарембы, он предлагал услуги своей дочери еще у Тенчинских, в Моравице. Она свободно изъясняется на языке латинском, знает итальянский.
Королева внимательно поглядела на склонившуюся в поклоне светловолосую, статную девушку.
— Веnе, — сказала она, помолчав. — Будет объяснять нам то, что для нас пока непонятно. И говорить со мной по-польски. Она умеет петь?
Маршал взглянул на Анну, та, не колеблясь, отвечала низким, приятным голосом:
— И танцевать?
— Хорошо, что ты отвечаешь одним словом. Не терплю пустой болтовни. Помни также, что любой мой приказ должен быть выполнен мгновенно.
— Я буду стараться, ваше величество…
Бона какое-то время не сводила с Анны глаз. Молчала, но вот приговор уже готов.
— Сегодня же сменишь платье. Не выношу фиолетового цвета. Он подходит для лиц духовного звания, а не для юных синьорин из моей свиты.
И, отведя взгляд от Анны, без всякого перехода обратилась к Вольскому:
— Дорогой маршал! Я побывала в местных садах и конюшнях. Зрелище безотрадное. Вы, должно быть, слышали, что наши конюшни в Бари славились превосходными лошадьми. Когда-то моя любимая сивая кобылица была отдана в дар самому Генриху Восьмому, королю Англии. Я не хотела бы, чтобы кони, посылаемые в дар монаршим дворам из Польши, хоть в чем-то уступали тем, коих дарила когда-то принцесса — моя матушка.
— Я передам это нашему конюшему, ваше величество, — склонился в поклоне Вольский.
Но Бона смотрела уже не на него, а на Марину, спрашивала, захватила ли она итальянский трактат об уходе за лошадьми. Знаменитый трактат, который был бы весьма полезен конюшему на Вавеле.
Нет? Очень жаль. Придется с первой же почтой, доставляющей письма от принцессы Изабеллы, переслать этот достойный труд из Бари. А заодно и семена цветов и трав. И снова так же неожиданно, безо всякого перехода, обратилась к свите:
— Пойдемте посмотрим на усыпальницу.
Вольский не в силах был скрыть мгновенного испуга.
— Но ведь маэстро Береччи только начал постройку часовни, где будут покоиться останки первой супруги его величества. Усыпальница еще не готова. Замок расширяется, все время не хватает каменщиков, скульпторов, строителей…
— Которых выписывают из Италии, — добавила Бона. Вольский не возражал. Он что-то толковал о состоянии работ в левом крыле замка, но королева прервала его:
— Усыпальница не готова? Тем лучше. Может быть, можно что-то исправить, улучшить? Ребенком я видела, как шла перестройка замка возле Милана, где вел работы маэстро Браманте, а все скульптурные украшения внутри были сделаны самим Леонардо да Винчи.
Легким движением руки она ввела Анну в круг своей свиты и снова продолжала стремительный бег по галереям замка. Вольский некоторое время с изумлением глядел на промелькнувшее яркое пятно ее платья, на отдалявшуюся королевскую свиту. Из задумчивости вывел его хорошо знакомый ехидный смех.
— Буря миновала? Ветер утих? — спросил появившийся из-за колонны Станьчик.
Вольский нахмурил брови.
— Смотри, не попадайся этому ветру на пути. Сметет.
— Не понимаю. Что вы хотите сказать?
— Ступай-ка лучше своей дорогой, — посоветовал Вольский.
— Бедный мой господин, — вздохнул шут. — Королева — огонь, король — вода. Она — вихрь, он — покой. Ей-ей! Теперешняя королева — полная противоположность его первой жене! Был бы я королем — не позволил новой госпоже вмешиваться во все дела. Тем более в строительство усыпальницы и часовни для умершей супруги.
— Она пошла только взглянуть, — буркнул Вольский.
— Санта Мадонна! Неужто дракон способен только глядеть со своего герба? И не откроет пасть? И не обольет ядом? — с деланным удивлением спрашивал Станьчик.
— Ты судишь слишком поспешно.
— Этому я научился у нее. Все должно быть. Сейчас! Немедля!
— Тогда уходи. И поскорее, — рассердился Вольский. передразнил шут, но ослушаться не посмел и, подпрыгивая, помчался вслед за свитой.
