– Что за послание? – хихикнула Верунчик (в них уже плескалось по коктейлю). – От кого письмо? Любовное признание? Открывай, посмотрим!

Но что-то Варе подсказало: показывать письмо Вере не следует. Она сунула депешу в сумочку и переспросила у подруги о ее любовных делах: разговор о личном – самый верный способ переключить внимание собеседника.

Но пакет осмотрела, конечно. Стандартный конверт, старого образца, советских времен: не длинный, как на Западе (и как стали к началу двадцать первого века использовать у нас), а почти квадратный. Адреса нет, марки тоже. Заклеен.

«Бред какой-то, – подумалось, помнится, ей. – Двадцать первое столетие на дворе. Какие могут быть бумажные письма?! Все электронные посылают! Или эсэмэски».

Любопытство стало сжигать изнутри – но распечатывать конверт в присутствии Верки Кононова не торопилась. Когда покончили с горячим (и со вторым коктейлем), сказала: «Извини, Верунчик, с желудком непорядок, я в туалет…»

Только в тесной и неудобной кабинке раскрыла депешу. Получилось неаккуратно, клоками, но что поделаешь.

В конверте оказался сложенный вчетверо листок. А на нем – как в детективном, блин, старом фильме – наклеены слова и буквы, вырезанные из газеты! Но содержание такое, что Варю бросило одновременно в жар и в холод.

«Я знаю, почему ОНИ погибли. Приходи завтра в 23.00 в церковь в Вешняках».

Слово «ОНИ» вырезано из заголовка, поэтому раза в три больше остального текста.

Совершенно понятно, что оно здесь – главное. Они погибли.

Кто подразумевается под словом «они»? О чьей смерти она думала тогда, несмотря на то что минуло почти десять лет? Разумеется, это означало – мамочка с папочкой, которые разбились в конце лета 1993 года на машине и с гибелью которых Варя до сих пор не могла примириться. Все время думала: хотя дело давно закрыто, все совсем не так просто с их смертью.

Может, письмо чья-то злая и глупая шутка? Но кому понадобилось столь пошло, мерзко, оскорбительно шутить? Или это странное совпадение, ошибка? Письмо предназначалось не ей, а какому-нибудь бандитскому авторитету? Попало к ней случайно?

Варя вышла из туалета в растерянной задумчивости. Или задумчивой растерянности. Но и тогда при всякой непонятке (как выражались в те времена) она предпочитала не рефлексировать (как изъяснялась ее интеллигентная бабушка) или сопли жевать (как говорили гораздо менее воспитанные сокурсники).

Действие в ее характере традиционно опережало размышление. (За что впоследствии Петренко неоднократно Кононову корил-порицал.)

Вот и сейчас она не планировала и не загадывала, что будет делать. Но тут как раз из кухни выбежал давешний официант. Попытался проскользнуть бочком мимо нее.

В закутке у туалета их из зала видно не было, и Варя, неожиданно для себя, тормознула подавальщика.

– А ну, стой!

Тот покорно повиновался. Они оказались лицом к лицу – притом Варя, сто семьдесят восемь сантиметров плюс каблуки, смотрела на худенького парнишку-официанта если не сверху вниз, то по меньшей мере вровень. И возрастом он тоже был ей впору: двадцать с небольшим, максимум двадцать пять. А уж ручищи ее и плечи (кандидат в мастера по академической гребле!) смотрелись внушительней, чем у субтильного полового.

– Ты мне сейчас письмецо в конверте всучил.

– Ну.

– Откуда оно у тебя?

– Просили передать.

– Кто?

– Один мужик. Заходил незадолго до вас.

– Что за мужик? Ты его знаешь?

– Нет. Первый раз видел.

– Какой из себя?

– Мужчина и мужчина, – дернул плечиком официантом.

– Ты давай толком рассказывай, – ласково молвила девушка, а сама как бы невзначай погладила парня по щеке. Но потом опустила руку ниже, к худенькой шейке, и чуть-чуть ее, вроде бы дружески, прижала. – Сколько лет мужику? Из каких краев родом на вид? Какой акцент? Что собой представляет? Бандит, мент, работяга, интеллигент?

Мимо них в направлении удобств проследовали две фифы, сидевшие за соседним столиком. Увидели картинку: мощная дева зажимает в угол официанта – фыркнули, хихикнули, скрылись в сортире.

– Рассказывай давай толком! – поторопила Кононова.

– Ну мужик такой, лет тридцати, может, тридцати пяти. Чуть ниже меня. – Подавальщик нервно хихикнул. – И тебя, значит. Шибздик. Но одет цивильно. Пальто, костюм, галстук. Говорит правильно, без акцента. Интеллигент, похоже. Не бандит, точно.

– Может, мент?

– Может, и мент. Но в штатском.

– И что он сказал?

– Попросил передать письмо.

– Письмо… А кому? Как он объяснил? Как ты понял, что послание мне предназначается? Он фамилию мою сказал?

– Сегодня, говорит, зайдет к вам такая девушка. Ну, и тебя описал.

– Описал? Как?

Парнишка слегка покраснел.

– Большая такая, говорит, мощная молодая девушка. С большой грудью. – Краска сделалась гуще. – Студентка. Лет двадцати. С подругой.

– А если б тут другая мощная оказалась?

– Он мне фамилию вашу назвал.

– И какая у меня фамилия?

– Кононова.

– Правильно. Но ты у меня ее не спросил.

– Дак я вас опознал, поэтому не сомневался.

– И ты вот так невзначай согласился мне письмо передать? А если там споры сибирской язвы?

Тогда, двадцать лет назад, это было чрезвычайно горячей темой. Террористы в Америке их по почте журналистам и политикам рассылали.

– Не похож он был ни на какого террориста… Скорее…

– Что?

– Вот правильно, на мента смахивал. Взгляд у него был такой… острый.

– Вот, – удовлетворенно вздохнула Варвара, – теперь ты, парень, наконец вырулил на путь признательных показаний. И деятельного сотрудничества со следствием.

– А вы что, тоже из органов?

– Как тебе сказать…

Тут из «комнаты отдыха» выползли давешние фифы, снова обстреляли Варю с подавальщиком усмешливыми взглядами и скрылись в зале.

– Одно не могу понять… – протянула Кононова. – Зачем ты письмо взял от мужика? Мало ли что в нем? Шантаж, угрозы. Запросто ведь загреметь можешь за соучастие.

– А там что на самом деле?

– Вот не твоего ума дело. В прокуратуре теперь отвечать будешь.

– Ты серьезно?

Немного жалко его стало, и Варя махнула рукой:

– Ладно, живи. Но я все равно удивляюсь, почему ты так покорно письмо вызвался передавать.

– Он мне денег дал. Двести рублей.

Двадцать один год назад это выглядело изрядной суммой – как сейчас две тысячи, наверное.

– Тогда это все меняет, – усмехнулась Варя. И добавила: – Давай кофе нам принеси. И счет.

Когда вернулась к столику, в запале от разговора с половым, на нерве, напустилась на подругу:

– Кому ты говорила, что мы сегодня здесь с тобой встречаемся?

От напористого тона Верочка вздрогнула и губки поджала:

– Никому. А что?

Варвара поняла, что перегнула палку и примирительно протянула:

– Да видишь, какое-то мне странное послание передали. А кто знал, что мы с тобой именно сюда собираемся?

– А что в письме-то?

– Ой, долго рассказывать. Очень, очень личное. Но не про любовь.

– Но я никому не говорила. Мама только знала.

– Да, и у меня бабушка.

– И еще в ресторане. Я ведь столик заказывала.

– И говорила им, что именно со мной придешь?

– Нет, конечно.

– В том-то и дело.

А тут и официант явился, с кофе и счетом.

В итоге мирные девичьи посиделки оказались подпорченными.

Варя неотступно думала, кому и зачем потребовалось ворошить былое.

Она не могла не признаться себе: прошлое, затянувшееся было тиной забвения, оказалось разбередить чрезвычайно просто. Она снова принялась лить слезы по маме с папой, вспоминать их последние дни, думать, случайна ли гибель.

И, разумеется, назавтра в ночь отправилась, куда ее зазывал неизвестный: к церкви Успения Богородицы в Вешняках.

Два десятилетия назад Варя ездила на «шестерке». Конечно, далеко не иномарка. Но откуда у двадцатилетней студентки деньги на заморский автомобиль!