Эти люди обожают музыку и хотят привить любовь к ней и другим людям. Они намерены сделать музыку доступной даже подросткам, потому что пастись на этих лугах в одиночку не доставляет особой радости. Они, словно алкоголики или наркоманы, не могут обойтись без того, чтобы не разделить свою дилетантскую привязанность с возможно большим числом людей. Детей-слушателей сюда загоняют самыми изощренными способами. Здесь и всем известный толстый маменькин сынок, у которого мокрые волосы словно приклеены к голове и который хнычет и зовет на помощь по самому незначительному поводу, здесь и ребенок, предоставленный самому себе, который отчаянно сопротивляется, но в конце концов вынужден покориться. Закуску во время концерта не подают. А от благоговейной тишины, увы, не откусишь ни кусочка. На мягкой мебели не рассыпаны крошки и не осталось жирных пятен, на рояльных чехлах нет пятен от красного вина. И никаких следов жвачки! Детей пропускают как через сито, выясняя, не принесли ли они эту дрянь с улицы. Дети более грубого помола застревают в ячейках и никогда ничего не достигнут на своем инструменте.
Эта семья – не сторонница излишних трат, и воздействовать на пришедших она намерена одной только музыкой. Пусть музыка проторит тропу к сердцам людей. На себя хозяева тоже почти ничего не тратят.
Эрика притащила с собой учеников. Госпоже учительнице достаточно было поманить их мизинцем. Самые маленькие пришли в сопровождении гордой за собственного ребенка матери, гордого отца или обоих гордых родителей, и эти полные семьи заполняют собой все помещение. Ученики знают, что получат за фортепьянные уроки плохую оценку, если не будут сюда ходить. Лишь смерть может явиться уважительной причиной воздержания от искусства. Профессиональный любитель изящного совершенно не приемлет иных причин. Эрика Кохут предстает во всем блеске.
Начинают Вторым концертом Баха для двух фортепьяно. За одним роялем – почтенный старец, который в своей прежней жизни однажды выступал в Брамсовском зале, и при этом выступал соло. Времена эти канули в прошлое, но старожилы об этом еще помнят. Костлявая старуха с косой, уже маячащая у него за спиной, не в состоянии подвигнуть этого господина, именуемого доктором Хаберкорном, к большим творческим свершениям, как удавалось ей это в свое время с Моцартом, Бетховеном, а также с Шубертом. Шуберту и в самом деле был отпущен очень короткий жизненный срок. Старец приветствует свою партнершу за другим роялем, госпожу учительницу Эрику Кохут, и, несмотря на возраст, перед началом концерта галантно склоняется над ее рукой, обозначая поцелуй.
– Дорогие любители музыки и гости нашего вечера! – Гости набрасываются на яства и с громким чавканьем уплетают рагу из барочной музыки. Ученики Эрики уже в самом начале концерта шаркают подошвами, вынашивая злой замысел, однако осуществить его им не хватает мужества. Они не бегут из этого курятника музыкального благолепия, хотя его дощатые стенки достаточно тонкие. На Эрике прямая, до пола, юбка-колокол из черного бархата и шелковая блузка. Смерив острым как стеклорез взглядом сначала одного, потом другого ученика, Эрика легонько покачивает головой. Это именно то движение, всю тяжесть которого мать обрушила когда-то на голову дочери после провала на концерте. Оба ученика уже мешали вступительному слову хозяина, болтая между собой. Во второй раз их предупреждать не станут. В самом первом ряду, рядом с женой хозяина, в специально поставленном для нее кресле сидит мать Эрики и в одиночку наслаждается и леденцами из коробки, и собственной персоной, ввиду редкостного внимания, которое обращено на ее дочь. Свет насильственно приглушают, заслонив подушкой лампу на рояле, и подушка эта сотрясается под хлесткими ударами полифонических сплетений, которые образуют причудливые узоры. Подушка окутывает исполнителей демоническим красным сиянием. Строго и сдержанно журчит полноводный ручей музыки Баха. Ученики одеты по-праздничному, по крайней мере так считают их родители. Они втискивают свое потомство в вестибюль польского дома, чтобы отдохнуть от детей и научить их давать родителям роздых. Польский вестибюль украшает огромное зеркало в стиле модерн, окаймленное фигурой обнаженной девушки с кувшинками, возле которой мальчишки всегда останавливаются. Потом, наверху, в музыкальном салоне, меньшие усаживаются в первых рядах, а большие сзади, потому что они могут смотреть поверх голов. Старшие служат опорой хозяевам, если надо приструнить тех, кто помладше.
Вальтер Клеммер не пропустил в этом доме ни одного музыкального вечера, с тех пор как он в свои нежные семнадцать лет серьезно, а не только для удовольствия, взялся за фортепьяно. Он черпает здесь вдохновение для своей собственной игры, получает его звонкой монетой.
Баховский ручей перетекает в быструю фазу, и Клеммер с неожиданно прорезавшимся чувством голода изучает фигуру своей учительницы музыки, срезанную снизу линией стула. Большего отсюда лицезреть не удается. Любимое место Клеммера сегодня занято толстой мамашей одного из учеников. На занятиях Эрика всегда сидит рядом с ним за вторым роялем. Рядом с линкором-мамашей примостилась маленькая шлюпка, ее сынок, делающий в музыке первые шаги. На нем черные брюки, белая рубашка и красный галстук-бабочка с белыми горошинами. Ребенок сидит в позе пассажира самолета, которому стало плохо и которому ничего уже не нужно, только бы приземлиться поскорее. Эрика парит на крыльях искусства в высоких воздушных коридорах, поднимаясь почти до эфира. Вальтер Клеммер смотрит на нее с робостью, потому что она отдаляется от него. Не он один непроизвольно цепляется за Эрику, ее мать тоже озирается в поисках тормозной веревки для дочери, для этого воздушного змея. Только не упустить, только не отпускать веревку! Матери приходится встать на цыпочки. Ветер громко завывает, как он всегда завывает на этой высоте. Слушая последнюю часть сонаты Баха, господин Клеммер ощущает, как его щеки начинают пылать. В руках он держит алую розу, чтобы после концерта преподнести ее учительнице. Он бескорыстно восхищается техникой ее игры и тем, как она движется в такт музыке. Он следит, как наклоняется ее голова, взвешивая отдельные нюансы вещи, которую она исполняет. Он видит, как играют мускулы у нее на руках, это слияние плоти и движения волнует его. Плоть подчиняется внутреннему движению, вызванному музыкой, и Клеммер молит про себя, чтобы его учительница когда-нибудь подчинилась его воле. Он ерзает на стуле. Его рука непроизвольно подрагивает, касаясь ужасного оружия его слегка напрягшейся плоти. Ученик Клеммер с трудом берет себя в руки и мысленно оценивает размеры тела Эрики. Он сравнивает верхнюю часть с нижней, она, пожалуй, несколько толстовата, однако ему это в принципе по нраву. Он сопоставляет верх с низом. Верх несколько тонковат. Низ – можно записать очко в его пользу. Облик Эрики в целом ему все же нравится. Лично он считает: фройляйн Кохут – очень изысканная женщина. Если бы еще то, чего внизу многовато, налепить сверху, тогда бы все соответствовало полностью. Можно, конечно, и наоборот, то есть уравнять низ с верхом, но это ему нравится меньше. Если бы ее слегка обстругать внизу, тело ее выглядело бы гармоничнее. Но тогда она была бы слишком худенькая! Эти маленькие фантазии по улучшению Эрики, настоящей дамы, делают ее для взрослого ученика желанной, так как она становится более достижимой. Внушая женщине сознание ее телесного несовершенства, можно крепко привязать ее к себе. Кроме того, эта женщина явно старше, а он еще совсем молод. У ученика Клеммера наряду с музыкой есть еще побочная цель, которую он сейчас основательно обдумывает. Он помешан на музыке. Он тайно сходит с ума по своей учительнице музыки. Сам он совершенно убежден, что фройляйн Кохут именно та женщина, которая необходима молодому человеку, чтобы посвятить его в игру жизни. Молодой человек начинает с малого, но быстро набирает высоту. Каждому когда-нибудь приходится начинать. Он скоро завершит начальную ступень, подобно тому, как новичок-автолюбитель покупает сначала подержанную малолитражку, а потом, научившись ездить, пересаживается на большую и новую машину. Фройляйн Эрика полностью состоит из музыки, и ей вовсе не так много лет, – набавляет цену своей испытательной модели ученик Клеммер. Он начинает на ступеньку выше, не с «фольксвагена», а с «опель-кадета». Тайно влюбленный Вальтер Клеммер грызет ноготь. Румянец залил щеки, и теперь пылает вся голова целиком, – голова, покрытая темно-русыми волосами. Он в меру следует моде. Он в меру интеллигентен. Ничто в нем не бросается в глаза, ничто не кажется чрезмерным. Волосы он отпустил чуточку подлиннее, чтобы не выглядеть слишком модным, но и не казаться слишком старомодным. Бороду он не носит, хотя с подобным искушением часто боролся. Пока что он смог противостоять этому искушению. Ему хочется когда-нибудь слиться с учительницей в долгом поцелуе и водить по ее телу руками. Он хочет, чтобы она познакомилась с его животными инстинктами. Ему хочется несколько раз, словно невзначай, сильно столкнуться с ней. При этом все должно выглядеть так, словно кто-то неловкий столкнул их друг с другом. Он навалится на нее сильнее, а потом принесет свои извинения. Когда-нибудь потом он прижмется к ней уже с отчетливыми намерениями, а если она позволит, то станет вовсю тереться об нее. Он будет делать все, что она скажет и пожелает, чтобы потом получить преимущество для более серьезной любви. В общении с женщиной намного старше себя, – которая уже не требует бережного обращения, – он хочет научиться тому, как обращаться с молодыми девушками, более разборчивыми. Связано ли это с процессом цивилизации? Молодой человек должен сначала наметить себе границы, которые он затем с успехом преодолеет. Когда-нибудь, совсем скоро, он поцелует свою учительницу так, что она едва не задохнется. Он вопьется в нее губами всюду, где ему будет позволено. Он будет впиваться зубами всюду, где она ему разрешит. А уж потом он вполне осознанно перейдет к самым крайним интимностям. Он начнет с ее руки и будет двигаться вверх. Он научит ее любить собственное тело, любить или по меньшей мере мириться с ним, тело, которое она пока отвергает. Он заботливо научит ее всему, в чем она нуждается для любви, однако потом он обратится к более выгодным целям и к более трудным задачам, связанным с женской загадкой. Вечная загадка. Когда-нибудь он станет ее учителем. Ему не нравятся эти печные темно-синие плиссированные юбки и блузки с пуговицами, которые она все время носит, да носит к тому же крайне неуверенно. Ей нужно одеваться по-молодежному и в яркие цвета. Краски! Он ей объяснит, что он понимает под красками. Он покажет ей, что это значит, быть по-настоящему молодым и ярким и по праву радоваться этому. И когда она познает, как молода она на самом деле, он оставит ее ради другой, что помоложе. «У меня такое чувство, что вы пренебрегаете своим телом, что вы высоко чтите только искусство, госпожа учительница». Так говорит Клеммер. «Вы смиряетесь только с самыми насущными потребностями, однако вовсе недостаточно только есть и спать! Фройляйн Кохут, вы считаете, что ваша внешность – ваш враг, а музыка – ваш друг. Взгляните же в зеркало, вы увидите там себя, и у вас уже никогда не будет лучшего друга, чем вы сами. Поработайте немножко над своей внешностью, фройляйн Кохут. Если, конечно, вы не против, чтобы я к вам так обращался».
