Перед Ирой я чувствовала особую меру ответственности. Не я виновата, что в ее жизни все именно так, но я хотела ей помочь.

Я помню нашу с ней первую встречу. Я зашла в супермаркет за покупками и увидела ее. Я так и обомлела на месте. Передо мной стоял человек из прошлого, она совсем не изменилась, была такой же, как много лет назад: те же волосы, то же лицо, та же особая плавность движений. Я подошла ближе и окликнула ее по имени дважды. Она обернулась, удивленно посмотрела на меня и сказала:

– Вы обознались.

– Извините.

Да, конечно, я обозналась, ведь это просто не могло быть правдой, так не бывает. Человеку, которого я знала, сейчас уже больше сорока, а передо мной стояла совсем еще юная девушка. Да она мне в дочери годится. Я улыбнулась своей мнительности и уже собиралась уходить, и тут она сказала:

– Это имя моей матери.

Я остановилась, вглядываясь в ее черты, и все поняла. Мать! Конечно! Не могло быть иначе, как же я сразу не догадалась. И только сейчас я заметила, что глаза у нее не небесно-голубые, как у матери, а темные, почти черные.

– Твоя фамилия Колесникова? – все-таки спросила я, хоть уже и не сомневалась в этом.

– Да, я Ира Колесникова, – улыбнулась девушка.

– Надо же, ты так на нее похожа… А я… Я старая знакомая твоей мамы. Меня зовут Валерия. Может быть, она говорила обо мне, вспоминала?

– Нет, не припомню.

– Как мама? Где она сейчас? – сыпала я вопросами.

– Мама умерла семь лет назад.

Я остолбенела от неожиданности. Как же так? Ведь совсем молодая. Я часто думала, как же сложилась ее судьба. Не могу поверить, что она мертва. В ней было столько жизни, столько энергии. Я сказала об этом Ире, и после моих слов она как-то удивленно посмотрела на меня.

– Вы давно виделись с мамой в последний раз? – спросила она.

– Да, очень давно. Больше двадцати лет назад.

– Ясно… – Ира понимающе хмыкнула. – Боюсь, я не знала маму такой.

***

Сквозь решетки на окнах я посмотрела на серое, затянутое тучами небо. Ни единого лучика солнца не пробивалось сквозь плотную завесу облаков. Погода под стать настроению. Хотелось домой под теплый плед и горячего шоколада. Слава Богу, я могу себе позволить такую роскошь посреди рабочего дня. Я закрыла кабинет и вышла в общий зал, где, собравшись в тесную стайку, что-то активно обсуждали мои девочки. Увидев меня, они поспешили разойтись по своим местам, имитируя рабочую деятельность.

– Вы уже уходите? – слащаво улыбаясь, осведомилась администратор.

– Да. Думаю, до завтра меня не будет. Хочу встретиться с дочкой. Если что – звоните.

– С дочкой? – удивилась пигалица с приклеенной улыбочкой. – Не знала, что у вас есть дети.

– А почему у меня не может быть детей? – вспылила я совершенно без повода. Сама не знаю, что меня разозлило.

Девочка растерялась, и липучая улыбочка сползла с ее лица.

– До свидания!

– До свидания! Удачного вам дня, Валерия Игоревна!

– И кстати, попрошу больше не надевать на работу эту юбку. Она едва прикрывает интимные места. У нас приличное заведение, а не бордель, – сделала я замечание, между прочим весьма обоснованное. Я давно заметила, что не только внешний вид этой девочки не соответствует рабочему, но и манера поведения с клиентами мужского пола слишком уж свободная.

Отвернувшись, я затылком чувствовала, как меня буравят неприязненным взглядом. Но мне не привыкать. Уже дойдя до машины, я вспомнила, что забыла в кабинете телефон. Пришлось возвращаться. Девочки снова толпились у стойки администратора, но теперь они говорили громко и без опаски. Увлеченные бурными обсуждениями, они не сразу заметили мое возвращение, и кое-что из их беседы я успела уловить.

– Бедная Иришка, на ней сегодня лица нет… Я видела, как она вышла из кабинета вся зареванная. Опять эта сучка ее довела!

– Да, Ира рассказала мне, как мисс Высокомерие учила ее жизни.

– Видно же, что человеку и так сегодня плохо. Зачем добивать? Да… Тварь бездушная… На всех, кроме себя, наплевать.

Я кашлянула, обращая на себя внимание. Надо было видеть их лица в тот момент! Сначала побледнели, затем бедняжек как в жар бросило, заалели. Ручки затряслись.

– И что у нас за сборище здесь? Дел ни у кого нет? – рявкнула я.

Суетясь и натыкаясь друг на друга, они разбежались по своим рабочим местам, испуганно опустив глазки в пол. Да, что и говорить, не работа – дом родной. Смешно и грустно одновременно. Забрав телефон, я выскочила из салона, не прощаясь.

По дороге домой я решила позвонить дочери. Мы и прежде часто ссорились. Можно сказать, это стало нашим естественным состоянием.

Прошло больше недели с тех пор, как Катя ушла из дома, она должна уже немного успокоиться. Катюша хорошая девочка (какая мать скажет иначе?), хоть и вспыльчивая. В отличие от своей матери, я старалась не подавлять дочь. Может быть, и зря. Катя совершенно не научилась управлять своими эмоциями. Она разгоралась, как сухая солома в жаркий день от любой искры. Сметала все на своем пути, не задумываясь о последствиях. Со свойственной юности резкостью она рубила сук, на котором сидела. Но после любого скандала, случившегося между нами, она непременно возвращалась домой ласковой, покладистой кошечкой. Я радовалась мгновениям нашего перемирия, но не могла избежать неприятных мыслей. Любит ли меня моя дочь? Существует ли между нами та самая связь, которая обычно объединяет матерей с детьми? Испытывает ли она душевную потребность в общении со мной? Не удерживаю ли я ее силой рядом с собой? Смогу ли я когда-нибудь загладить свою вину перед ней?

Возможно, как любая мать, я часто бываю слепа и не вижу дальше своего носа. Я излишне потакаю ее прихотям. Знаю, что это неправильно. Всегда наступает момент, когда нам пора отпустить ребенка. Но я не могу, не хочу ее отпускать. Не сейчас. Я не готова. Я очень хотела уберечь свою дочь от любых трудностей, от проблем, сделать ее жизнь похожей на сказку, о которой сама мечтала. С самого ее детства я старалась избегать какого-либо давления на дочь, хотела, чтобы она выросла уверенной, самодостаточной, свободолюбивой личностью, имела свое мнение и умела отстоять его.

При всей своей эмоциональной нестабильности с особой энергией Катя могла лишь устраивать истерики, во всем остальном же она была достаточно инфантильной. Школу она окончила с трудом. Учеба ей не давалась. На занятиях Катя сидела с равнодушным, отсутствующим видом. Все эти науки не представляли для нее интереса. После школы я предложила дочери поступить в университет за границей и предоставила ей право выбора. Но идея не вызвала в ней никакого энтузиазма. Тогда я определила ее в местный вуз. Профессию выбрала по своему усмотрению, потому что Катя лишь пожимала плечами на мои вопросы, кем бы она хотела стать. Такое равнодушие к своей судьбе меня одновременно и удивляло, и раздражало.

Затем начались студенческие годы. На первых порах все было достаточно невинно: подружки, дискотеки, первый парень. Все это свойственно молодости. Конечно же, я ни в чем ей не отказывала. Будучи сама лишенной счастливой юности, я была не против, чтобы дочь повеселилась вволю. Потом пришла пора заваленных сессий. Катя оправдывалась, что учиться очень сложно, у некоторых преподавателей без взятки сдать нереально. Я ей верила и давала деньги. Дальше – хуже. Безответственная, разгульная жизнь стала ее единственным интересом. В итоге из университета Катю отчислили. Она обещала мне восстановиться, но так и не сделала этого. Сейчас ей двадцать четыре года, образования нет, а в голове – ветер. Именно на этой почве чаще всего и возникали конфликты между нами. Катя громко хлопала дверью и уходила, а через время возвращалась с пустым кошельком и обещаниями исправиться. А ведь я так мечтала подарить ей мир, открыть перед ней массу возможностей, но, как выяснилось, Кате это совсем не нужно. И с воспитанным в ней свободолюбием она отстаивала свой выбор образа жизни. Я опустила руки и смирилась с тем, что мои ожидания не оправдались. Видимо, иногда давление на детей в воспитательных целях бывает полезным. Перевоспитывать Катю сейчас уже поздно. Можно, конечно, оставить ее без средств к существованию, бросить, так сказать, в водоворот жизни и наблюдать, сумеет ли она выбраться самостоятельно. Но тут два варианта исхода событий: либо она научится ответственности и возьмется за ум, либо наделает глупостей и пойдет ко дну. Последнего я опасалась всю свою жизнь. Именно от этого я хотела оградить ее, от грязи, от низости мира. Мне хотелось поднять ее и на руках отнести к вершинам, но, быть может, нельзя преодолеть путь, не испачкав ножки.