«Разлилась душа, как Волга» — банально, штампованно, как трамвайный билет.

Банальность — это дутая гиря, с которой клоун выступает в цирке.

«Сердце мое — вулкан» — не надо. Это гипербола для командированных.

Вы копаете лопаточкой по поверхности. Нужна глубокая вспашка лопатой, пусть даже не квадратно-гнездовым способом.

Керосин вырабатывают из нефти, а вы вместо этого покупаете его в лавке.

После вашего стихотворения я чувствую себя так, словно бесплатно прокатился в такси.

У одного художника спросили: «Почему на вашей картине только машины?» — «Машина, — ответил он, — заменяет тысячу человек». Можем мы согласиться с ним? Нет!

В ваших стихах только крылья самолета, вещмешки, запчасти, и… нет человека.

Беру одну строфу из вашего стихотворения:

Тогда хочу я криком стать,

 Себя призывом распластать,

Все чувства слить в одну строку:

О люди, будьте начеку!

Смысл получается угрожающий: «Будьте, люди, начеку, или я стану криком».

«И взглянет внук его глазами…» Что-то не совсем ясно. Чей он внук — мой или его? Видимо, бабушка в молодости согрешила.

Слова у вас как отдельные существа: висят впереди мысли, они затемняют мысль.

Надо, чтобы в стихотворении была атмосфера сегодняшнего дня и сегодняшних людей.

Вы пользуетесь фольклором, но не осмыслили его. Нельзя просто повторять фольклор. Фольклор — это кладовая, из которой нужно брать для сегодняшнего дня.

Ваше стихотворение похоже на старинный пятак — такое большое, а ничего нельзя на него купить.

Выкиньте из стихотворения «сплин». У нас ни в одном магазине не продают этого товара.

«Нельзя стрелять сразу из трех ружей. Надо стрелять в одну мишень

(о чересчур длинном стихотворении)».

«Пленительный, нежный шепот любви» — такое впечатление, будто вам двести пятьдесят лет. В бабушкином платье собираетесь на молодежный фестиваль. И по мысли здесь нет стихотворения. Чем я обогатился? Абсолютно древним лексиконом и еще одной историей о том, как он насладился ею и дал деру. Вы говорите, что этот лексикон — традиция восточной поэзии… Мой отец болел туберкулезом, и я болел. Это не традиция.

Ваши стихи о любви — это асфальтированное шоссе с однообразным пейзажем. Туристское отношение к любви.

«Песня моя подойдет к губам твоего сердца» — плохо. А что будет, если песня подойдет к затылку сердца?!

Вы пишете: «Зефир твоей любви». В прошлых веках зефир был воздухом, а в наш век стал кондитерским изделием.

«Улыбка раздвигает губы». Это все равно что сказать: «Мои веки смыкают яблоко глаза».

У вас неопытность поэтическая и жизненная. Поставьте себе сверхзадачу: вот я сел за стол, и вот какое богатство я предложу читателям. Вам сколько лет? Восемнадцать? Не отчаивайтесь, вам жить еще шестьдесят два года.

«Баллада о промахе» — заголовок плохой. Такой же, как если бы вы придумали «Балладу о снижении цен». Баллада — это непрерывное действие. Если есть такая строчка: «Обрывки обоев качает сквозняк», — то баллады уже нет.

У вас балладность мешает, теснит чувство, словно у стиха тесный воротник. Вода в термосе теплая, но сквозь термосную оболочку вашего стиха я не чувствую тепла.

Мне кажется, что вы использовали порочный размер. Важно, в какую одежду вы оденете стихотворение. Если я к вам приду на семинар не в костюме, а в шотландской юбочке, вы удивитесь?!

В стихах нужна живая плоть. Может быть, вы живете на чердаке, где есть запыленный Надсон или Бальмонт?

У меня от ваших стихов такое впечатление, словно я иду в театр не с женщиной, а лишь с ее платьем или ем нарисованную колбасу. Вы увлекаетесь дактилическими рифмами. Этими рифмами вы не удивили не только меня, старика, но и моих молодых слушателей… «Господи, господи — тоже не пес, поди», — я восторгался этим. Нужно ловить не дактилические рифмы, а жизнь, выработать вкус.

Художник — индивидуальность. Если нет индивидуальности, ты просто один из печатающихся граждан. Не спешите печататься. Не идите по этому пути. Идите по пути риска.

«Я вижу в рассказе несколько концов, из них следовало бы выбрать один, чтобы была недосказанность. Казаков будет талантливым прозаиком, но у него еще нет поэтической экономии. Когда в борщ кладут много сметаны, не видно капусты… У Казакова диапазон должен быть шире».

(О рассказе Ю. Казакова «Дым».)

А. Вознесенский

Поэтическая работа — сплошь сомнения.

Ваши стихи страдают литературщиной. Вы пытаетесь «накачивать» поэзию в стихи.

Вы часто употребляете слово «люблю». О любви нужно писать конспиративно. Вместо слова найти суть… Избегайте износившихся слов — этого восточного рахат-лукума. Иначе вы будете молодой древностью.

«Огненное вино» — черт побери! Где достают его?!

А вот строка, которая так и просится на пародию:

«Зачем меня ты, Маша, посылала?» Сразу хочется добавить: «За четвертинкой в магазин».

Кто-то из вас сказал, что в стихотворении есть одна хорошая строка… Дайте мне шестьдесят комнат, я буду жить в одной. Но это не стихотворение, если я буду жить в одной строке.

Душевное богатство поэта — это не сберкнижка, с которой списываешь, это сберкнижка, на которую все время вкладываешь.

Талантливому человеку всегда высказываешь множество пожеланий, а человеку бесталанному — единственное пожелание: не писать.

Как можно оценить и передать чужую печаль или чужую радость? Только перенеся их на себя.

Много написать — нетрудно. Мало и хорошо написать — трудно. Много и хорошо — идеал.

Когда-то я видел на экране Веру Холодную. Весь зал рыдал. А спустя много лет я побывал на вечере старых фильмов. Когда Вера Холодная умирает, в зале дикий хохот… Эстетические нравы меняются…

Нужно быть интересным собеседником или уметь интересно молчать. Быть талантливым человеком, самим собой в поведении, в общении с другими — это тоже очень отражается на стихах.

Обращайте внимание на свою сущность, будьте талантливы' ми людьми, а не только поэтами.

Если говорить о задачах искусства, в частности поэзии, то мне кажется, что Ромео и Джульетта должны быть не менее талантливыми людьми, чем сам Вильям Шекспир. Что это значит? Это значит, что люди, которых создает поэт, получают права гражданства, хотя этих людей до нас и не было. Так Ярослав Смеляков создал «Девочку Лиду».