Так же ясно и солнечно начинался памятный октябрьский день того же сорок четвертого года.
Незадолго перед тем Филюк получил приказ углубиться в тыл противника, перейти в район Карпат.
Советская Армия готовилась к прорыву у Сандомира. Гитлеровцы возвели здесь сложные укрепления, сосредоточивали войска. В лесах стояли вражеские танки, располагались пехота и обозы, по дорогам беспрерывно грохотали самоходки, трещали мотоциклы, проезжали переполненные солдатней грузовики, сновали легковые автомашины с офицерами…
Фиюк понимал: выполнить приказ будет очень трудно. На минувшей неделе его отряд вступил в бой с карательным батальоном, присланным специально для борьбы с партизанами, и разгромил его. В яростной схватке были убиты и командир батальона, и комиссар криминальной полиции. Фашисты после этого просто озверели! Чуть ли не на каждой тропинке в лесу расставили засады.
Совершать переход всем отрядом в этих условиях было нецелесообразно. Решили разделиться на группы и пробиваться в указанный район.
Тоня вошла в группу, которую возглавил сам Филюк. Оказалось их тринадцать человек.
— Несчастливое число! — вздохнул кто-то из партизан.
— А ты знаешь число «счастливое» на войне? — с горькой усмешкой спросила его Тоня.
Грустно переглянувшись, партизаны тронулись в путь. На лишние разговоры не было времени: фашисты буквально наступали на пятки.
Лишь через несколько дней группе Филюка удалось оторваться от преследователей. Голодные, промерзшие, они вышли к незнакомому хутору. Он состоял всего из четырех дворов. Их окружал заболоченный луг, за которым протекала река. А за ней виднелся лес.
Было часа четыре пополудни, и, чтобы посветлу не идти открытой местностью до леса, решили задержаться на хуторе до сумерек.
Хозяева радушно приняли гостей, забеспокоились, как бы их удобнее устроить, накормить. Партизаны давно не ели ничего горячего и в ожидании супа отогревались возле печки. Каждый использовал свободную минуту, чтобы заняться необходимым делом: кто чистил оружие, кто чинил одежду, Тоня перевязывала раненых.
И вдруг хозяин вскрикнул:
— Немцы!…
Успели вскочить, схватили автоматы, плащ-палатки, рюкзаки, выбежали из дому, спрятались в кустарнике.
Немцы шли цепью. Партизаны открыли стрельбу. Упали несколько фашистов. Но к хутору приближались ещё и ещё, одна за другой, цепи гитлеровцев.
Филюк подал команду отступать. Отходили по заболоченному лугу к берегам реки Нида.
На нём ещё раньше крестьяне скосили траву, и стога сена стояли тут и там. Немцы из-за стогов повели прицельную стрельбу. Партизанам пришлось разбежаться в разные стороны, кое-кому удалось удачно ускользнуть…
Впереди Тони бежал к реке Овсейчук. Но вот он захромал: пуля перебила ему ногу. Тоня бросилась к парню, рядом оказался и Павел Леончук. Тоня и Павел помогли раненому быстро снять сапог — делать перевязку в этот момент было некогда. Овсейчук первым переплыл реку. Бросилась в воду и Тоня. Но только начала выбираться на противоположный берег, как что-то горячее обожгло ей левое плечо. Сразу все поплыло перед глазами… Она уткнулась лицом в песок…
Холодная вода реки скоро привела её в чувство. Тоня заметила впереди командира и Леончука. Пуля настигла Павла, на спине, по гимнастерке расплывалось темное пятно. Филюка ранило сначала в руку, вторая пуля попала в ногу. Филюк упал…
Тоня подползла к Леончуку — он лежал ближе. Хотела наложить повязку, но обливающийся кровью Павел, хрипло, с трудом выговаривая слова, сказал: «Спасай командира… Отходите… Прикрою вас…»
Командир был без сознания. Тоня одной рукой — другая, раненная, висела как плеть — с трудом втащила Филюка на плащ-палатку и поползла, волоча за собой ещё и автомат, рюкзак, санитарную сумку.
Леончук лежал в осоке и стрелял в гитлеровцев, которые, замешкавшись вначале у реки, постепенно осмелели и прыгали в ледяную воду.
Тоня отползла довольно далеко, когда услышала одиночный выстрел. Поняла: Павел Леончук последним патроном распрощался с жизнью.
Она знала, что фашисты могут настичь их с минуты на минуту, и, задыхаясь от напряжения, продолжала ползти, волоча за собой тяжелую ношу. Вдруг наткнулась на глубокую яму. Её прикрывали широко, во все стороны торчавшие корни упавшего дерева.
Тоня, не обращая внимания на хлюпающую на дне воду, стащила в яму безжизненное тело капитана, примостилась рядом и сама, приготовила автомат, свой пистолет, маузер командира, две лимонки. Тяжело дыша, тревожно озираясь, шептала:
— …Повоюем с гадами… Мы ещё повоюем!…
Гитлеровцы рыскали поблизости, понимая: раненые не могли уйти далеко. А Филюк, как на грех, начал бредить. Тоня склонилась над ним, прикрыла собой, чтобы немцы не услышали его стонов, крепче сжала автомат…
В это время чуть в стороне послышались выстрелы — это партизаны, которые следили за Тоней и своим командиром, старались отвлечь гитлеровцев. Немцы побежали к лесу. Яростная перестрелка, отдаляясь, слышалась ещё долго…
Когда стемнело, Тоня вылезла из ямы. Осмотрелась, прислушалась. Кругом стояла гулкая тишина. Крупные, ясные звезды висели над болотом. Тоня поежилась — от холода и от страха.
Подумала: «Куда же теперь? Но до рассвета куда-то нужно добраться. Иначе — как его спасешь?…» Оглянулась на Филюка, который всё не приходил в сознание.
Задыхаясь, стискивая зубы от боли в раненой руке, обессиленная, она наконец вытащила мокрого, грязного, тяжеленного командира из ямы, огляделась, пытаясь сориентироваться, и медленно потянула плащ-палатку…
Перед рассветом добралась до деревни Цацув. Тихонько постучала в крайний дом. Почти тут же к ней выбежали хозяева и заахали: как эта маленькая «паненка», да ещё с перебитой рукой, дотащила такого здорового мужчину! Да и оружие не бросила!…
Крестьяне напоили Тоню горячим молоком, помогли ей отмыть от грязи и крови раны Филюка, сделали ему перевязку. Филюк ненадолго пришел в себя, мутными глазами обвел помещение, соображая, где он находится, что с ним. Сказал Тоне слабым голосом: «К Чесняку… Срочно — к Чесняку…» — и снова впал в забытье.
Через несколько дней командир и Тоня были переправлены поляками в село Поповицы и надежно спрятаны в сарае, пристроенном к дому Чесняка.
Тоня радовалась: наконец-то самое трудное позади! В этом укрытии их не найдут, и они, раненные, ослабевшие, смогут хоть немного отдохнуть, подлечиться.
Разве она могла предположить, что их будут мучить кошмары, бессонница?! То и дело приходилось с омерзением сбрасывать, стряхивать с себя… мышей. Они не давали спать, шныряя по лицу, по телу, иногда падали откуда-то сверху на грудь целыми выводками. Отсиживаться приходилось в постоянной темноте и сырости. О свете, о солнце не приходилось даже думать.
Филюк и Тоня настороженно прислушивались к звукам, доносившимся снаружи.
В дом часто наезжали немцы. Они плескались водой у колодца, гонялись за редкими, чудом уцелевшими, курами, пили самогонку, которую суетливо подносил им хозяин, хохотали, горланили песни…
Партизаны регулярно поддерживали связь с Чесняком, а значит — и с командиром. Докладывали о своих действиях, о радиограммах из Центра, о том, что командование очень обеспокоено состоянием здоровья Филюка, наказывали Тоне лучше ухаживать за ним… Тоню это сердило. Она и без наказов знала, что делать. Часами, борясь с охватывающим сном, она сидела возле Филюка, отгоняя от него мышей, чтобы он поспал хоть немного, набирался сил. Она была бесконечно благодарна хозяину, который приносил не только еду, но и горячую воду, в которой можно было постирать бинты.
Филюк выздоравливал медленно. Его часто душил мучительный кашель: пуля помимо руки задела и легкое.
В один из вечеров, как обычно сырой и темный, Филюк вдруг, слабо улыбнувшись, спросил:
— Ну что, Тоня, дадим прикурить фашистам?
— Конечно… — ответила Тоня шёпотом.
Знали оба — думают об одном: скорее бы в отряд!
Иногда ночью Тоня выбиралась из укрытия, подходила к дверям, жадно вдыхала сладкий свежий воздух и, вглядываясь в темь, старалась угадать: что там — впереди?…
