Не любила Людмила первый день приезда мужа. Все ждут от него каких-то чудес, подарков, рассказов, а главное, любви и внимания. Естественно, она – в последней очереди, в первую – дети, родственники и знакомые. И сейчас, такой весёлой компанией вместе с детьми, со зверями и с любимыми соседями по даче они разместились в саду. Ели, пили, смеялись, делали шашлыки. Естественно, ненасытный Плутоний стащил у неё из-под рук кусок мяса, ничего, что с уксусом, а Амадею достался целый уже приготовленный шашлык, как и всем. Всё было, как всегда…
Неуемные строители не выдержали до понедельника, пришли на следующее утро в воскресенье. Пришлось вместо рынка, куда они собирались за продуктами частного изготовления, ехать вместе с ними в районный центр, менять доллары и покупать доски. Молодой строитель Сергей пришёл вместе со своим отцом, видимо, главным во всех делах. Его глаза сразу не понравились Людмиле, в них нельзя было смотреть, ни то, чтобы долго, но и на секунду задерживаться. Чем-то зловещим веяло от них. Отец не открывал рта, они больше разговаривали с Сергеем, у которого также был не шевелящийся взгляд. Лицо отдельно, глаза отдельно. Между собой они говорили только по-белорусски. Но не на том белорусском, который понимает всякий русский, а на каком-то древнем, позапрошлого тысячелетия. А Люда со Стасом весёлые и счастливые от вчерашней встречи после полугодовалого расставания. Да, тут может позавидовать каждый, даже счастливый и богатый, а не люди с такими глазами, в которых помимо всего сквозила и ненависть к русским. Впрочем, они сами об этом и говорили. Как же, у русского народа благополучие растёт, заработки растут. А их они, такие рассякие, бросили, и приходится им, как неграм, ездить в большие русские города, чтобы заработать копейку и прокормить свои многочисленные семейства. Насколько Людмила помнила, средний заработок в Белоруссии составлял восемнадцать – двадцать долларов в две тысячи втором году, это примерно, что у русских в начале девяностых.
Долго мерили, вымеряли, попутно заказывая ещё одну машину с песком, цементом и металлическими столбами. Домой приехали под вечер. И это всё на второй день, когда муж не только не отошёл от полугодичной качки, от часовых поясов, но и от трехкратного перелёта. Люда не знала, как к этому можно привыкнуть, но лично она после пятимесячного рейса даже не могла смотреть в окно. Для неё было дико и странно, почему ничего не движется, даже деревья за окном стоят на одном месте. Или, как после огромной машины, называемой пароходом, она садилась в такси, как в кресло, обнажённое со всех сторон и мчащее её куда-то с бешеной скоростью.
Однако, обнажили теперь их с другой стороны. Проснулись Люда со Стасом утром в понедельник, а их домишко, туалет и другие пристройки оказались не только обнаженными, просто голыми. Остатки старого забора снесли вместе с кустами, и они были перед всеми, как на ладони. В котором часу они успели это сделать? Да, уговор был такой: они делают забор за пять, шесть дней, однако как потом оказалось, строительство пролонгировалось на пять недель. Всё полетело прахом, и приезд мужа, и Людин двухнедельный отпуск, в конце концов, и жизнь.
Сергей с отцом прислали ещё мальчишек, которые должны были копать им ямы и заливать бетоном. Оказывается, запрошенных денег ещё хватало, чтобы нанимать дополнительную рабочую силу. С ними было бесполезно спорить, но Людмила сказала, что детский труд она не потерпит, и чтобы, ни одного пацана здесь не видела. Отец с сыном их разогнали, но они потом всё равно тёрлись около дачи, заходили в дом, ели, пили молоко, и видимо наслаждались, что у детей Люды и Стаса были и мама, и папа родные. На таком небольшом участке в восемь соток, когда все и всё рядом, Люда не могла не приглашать их отобедать с ними. Может, её обеды и явились той пролонгацией строительства. В первый понедельник после их работы они с мужем по-русски пригласили их отужинать с бутылочкой русской водки. Разговоры были всякие, в первую очередь, о политике и экономике, и Люда видела, что сердца их, и глаза понемногу смягчаются, тем более, она сказала, что была два раза на Хатыни, и два раза рыдала. Действительно, невозможно было сдерживать слезы, видя одни трубы печек сожжённых домов и слушать колокольный звон под приглушенную траурную музыку. Людмила была там с туристами, или, как раньше говорили, с интуристами, когда работала гидом-переводчиком в славном и награжденном медалями «Интуристе», что был на Исаакиевской площади.
Их домашние питомцы, конечно же, были рядом. Амадею было два с половиной года. К великому сожалению, на даче они сажали его на цепь из-за своих стыдливых и скромных качеств, что он мог перетоптать все грядки на соседних участках. Это, действительно, было так в первый год появления его на даче. Амадей был слишком эмоционален. Носился от одного к другому, стараясь показать всем свою любовь, молодость и беззаветную преданность, да ещё вкупе со своими способностями петь и танцевать. Но страдала молодая рассада, которую бережно выращивали в северные, серые дни ленинградцы ещё с февраля, заботливо переносили от окна к окну, где появится лучик солнца, чем, кстати, занимаются и сами жители на граните Петропавловской крепости, стараясь поймать на своём теле даже не лучик, а зайчик от лучика солнышка. Затем, высадив эти сокровища, целый месяц занимаются тем, чтобы они прижились. Амадею этого не объяснишь! Он привык, что все диваны в четырехкомнатной квартире – его. Однако, Люда и дети старались скрасить его несвободную жизнь. Естественно, гуляли с ним в лесу по три, четыре раза в день, а по ночам брали его в дом. Их пластмассовый финский столик с шестью стульями и зонтиком, атрибутами современного мира, стоял рядом с его сараем, а цепь была почти пять метров. Практически, кто-то из них всегда был рядом, Плутон вообще не отходил от него. Но, если только кто отходил, Амадей тут же принимался всё копать вокруг себя, по-собачьи прятать туда косточки и причитать. Его «воль-воль-воль-воль-воль, волёёёёёй» слышалось до тех пор, пока не возвращался вышесказанный кто-то.
При таком составе и продолжался их вечер в понедельник. Ещё вчера уехали все соседи, средне-взрослого рабочего возраста, и на участках остались только старые и дети, да и семья Люды, в силу своего отпуска. Погода выдалась замечательная. Давно уже не было такого жаркого июля. Они всё ещё радовались своей встрече, а их работники, Сергей с отцом, что они наконец-то начали работать и уже отработали свой первый день, сразу получив от Люды задаток – пятьдесят процентов от оговоренной суммы. Дети были рядом, три кота и собака тоже, ещё цвели три розовых куста, чуть дальше шесть грядок с клубникой, райское дерево с китайскими яблочками, малинник, сливы и орешник, и все это плодоносило, кроме последних двух культур. А самое главное, ещё впереди две недели отпуска, потому что они с мужем работали до одурения, чтобы поддержать это, по всем советским меркам, скромное хозяйство.
«У вас будет три покойника, – вдруг спокойно, сказал Николай, отец Сергея.
Людмила очень осторожно относилась к словам, даже, если они и будут, такое говорить никогда нельзя. А про себя прошептала: «У нас не будет три покойника!»
– Почему? – прозвучал её естественный вопрос даже только для того, чтобы задающий не распознал её смятения и фатальной неизбежности услышанного. Для неё слова, хуже топора, они всегда для Люды несли материальный и совершенный вид.
– Амадей выкопал для вас три ямы, – также чётко и с большой уверенностью, если можно так выразиться, патологическим диагнозом, произнёс этот человек, который вступил в диалог с ними. На самом деле не с ними, он говорил в пустоту. И хозяева дачи также были для него пустотой, то есть ничем. Эти слова прозвучали как приговор. Да, хороший получился ужин… Людмила совсем затаилась, стараясь меньше произносить слов, не тратить на них свою энергию, а тратить на бешеный материнский инстинкт сохранить свою семью, просто «заскорлупить» её.
