И в момент вступления перкуссии из моих закрытых глаз брызнули слёзы. Я лежал на полу своей комнаты в Мотеле Отчаяния и молча плакал, словно ребёнок, слушая завывания валторны. У меня не было сил пошевелиться — только раскрыть рот и давиться непрерывно текущими слезами, осознавая всю свою ничтожность по сравнению с величием Апокалипсиса. Боже, это прекрасно, это было просто восхитительно! Я как будто пережил короткую смерть и оргазм одновременно. Просто лежал, словно идиот, и плакал, плакал, плакал без остановки, пока пластинка не заглохла. И даже тогда слёзы не утихли — они продолжали течь, пока я вспоминал все те немногие счастливые моменты своей жизни, которые я утратил навсегда. Они все сгорели в огне, а я только и могу, что реветь, оплакивать их, шепча одними губами: куда же ты идёшь?

Музыка стихла. Ей на смену пришёл робкий стук в дверь. Я открыл всё ещё мокрые глаза — стены утопали в алых лучах расплавленного неба. То был поздний вечер. Я очнулся в эпицентре Апокалипсиса и понятия не имел, сколько так пролежал. Последние аккорды перегруженной реверберацией гитары утонули в шуршании тонарма тоскливым эхо.

На пороге стояла Маскова, смущённо переливаясь всеми цветами радуги. Казалось ей было неловко вторгаться, но мне было не особо легче, пытаясь скрыть мокрые глаза.

— Добрый вечер, — сказала она только для того, чтобы хоть что-то сказать. — Как вы?

— Неплохо, — соврал я, предлагая ей войти. — Бывало и лучше. Что-то случилось?

— Нет, — коротко бросила она, проходя внутрь и лениво осматривая комнату. — Просто захотела повидаться. Вы ведь меня приглашали.

— Приглашал. Но читать мне нечего. Я был занят.

— Я лишь хотела извиниться. За то, что сказала сегодня. Я просто была немного напугана после известий о смерти… ну, того юноши. Решила, что если кто-то и способен узнать правду, так это вы. Я хотела вас поддержать, а не обидеть.

Я уселся на кровать, уставился в пол.

— С чего вы вообще взяли, что я способен откопать истину? Вдруг это я его убил? Вы об этом подумали?

— Не знаю, мне так не кажется, — Маскова проплыла к окну, взобралась на подоконник, задумчиво достала из сумочки сигарету и стала крутить её в пальцах. — Почему-то я вам верю, поэтому и не боюсь. Напротив, рядом с вами я чувствую себя комфортно, создаётся подобие безопасности. Мне нравится ваша душа, если это не прозвучит так банально. Просто не знаю, как ещё это объяснить.

— Нет у меня никакой души, — я посмотрел на её постоянно меняющиеся лица, пытаясь выцепить конкретные черты. Я понимал, что она чувствует, но не мог зацепиться за что-то определённое.

— А мне кажется, что есть, хоть вы так и не считаете, — она вздохнула и выкинула сигарету. Перевела взгляд на горизонт, подпёрла головы рукой. Задумалась ещё сильнее. — Что вы думаете обо всём этом? Даже не так — где мы с вами находимся?

Я пожал плечами:

— Какое-то подобие метафизического мотеля, расположенного на пути между Неизвестностью и Апокалипсисом.

— Вы же мне верите? — внезапно спросила Маскова. — Верите, что я его не убивала? Вы должны мне поверить.

Я внимательно взглянул внутрь круговорота смутных образов. До этого мне вообще не хотелось допускать причастность Масковой к убийству, но теперь… Нет, обвинить её я был не способен.

— Верю, — кивнул я. — Хоть вы всё ещё в числе подозреваемых, но я вам верю. Или хочу верить, пытаюсь изо всех сил. Не понимаю, почему я не могу просто выкинуть из головы это идиотское расследование. Ведь всё это так глупо — я приехал сюда не ради того, чтобы искать убийцу, которого, возможно, нет вовсе. Не ради того, что проводить допросы, вынюхивать улики. Об этом интересно читать, интересно смотреть об этом фильмы, но уж точно не примерять роль детектива в реальности.

— Разве не этим вы занимались, когда работали писателем?

— Лишь отчасти. Никто не висел у меня над душой, требуя раскрыть дело. Никто не обвинял меня в убийстве. Никто не наделял обязанностями, не заставлял меня испытывать ответственность. Это были исключительно добровольные поиски, восстановление всей картины по кусочкам. Ты приезжал в очередной городок, опрашивал соседей, бесил убитых горем родителей, совал свой длинный нос туда, где тебе не рады, вживался в шкуру погибших, чтобы понять, как они мыслили перед смертью, что делали и чувствовали. Порой мне казалось, что я нашёл настоящее дело. Ну, знаете, с интригой, которую не надо создавать вручную. А потом оказывалось, что нет — это очередной случай самоубийства по той или иной причине, который тебе надо красиво завернуть и подать так, чтобы читатель не ощутил всей искусственности драмы. Самоубийства крайне скучны, если вы не знали. В них нет ничего интересного, помимо самого факта смерти маленького человека. Сперва, издалека, тебе кажется, будто вокруг его смерти сияет некий ореол таинственности, а потом обнаруживаешь себя без денег и сил сидящим над дневниками, в которых всегда написано плюс-минус одно и то же. Всё настолько прозаично и глупо, что хочется рвать на себе волосы — ради вот этого ты опять потратил столько времени? Распутал одно самоубийство — считай, что распутал все. Может, именно поэтому свою последнюю книгу я полностью выдумал, понимаете? Там не было ни слова правды — сплошная ложь, слегка приукрашенная ради зрелищности. Я написал этот бред за неделю, показал редактору спустя три месяца отдыха, а он даже ничего не понял, потому что выдуманное самоубийство ничем не отличалось от настоящего. Более того, благодаря своей выходке я избежал нападок со стороны семей — больше никаких адвокатов и повесток в суд, никто не мог мне ничего предъявить. Я выдумал самоубийство, которого никогда не было, но оно было настолько захватывающим и похожим на все остальные случаи, что ни у кого не возникло вопросов на старте продаж. Потом, конечно, начали копать, изучать имена, а я лишь посмеивался и говорил, что мне пришлось заменить настоящие имена и названия мест, чтобы достичь компромисса с бедным семейством, пожелавшим остаться в тени и не привлекать внимание общественности. Тогда некоторые журналисты даже прониклись ко мне симпатией, начали уважать — вот, мол, наконец-то Кровник одумался, наконец-то создал книгу по всем моральным законам нравственности. Теперь эту чушь не стыдно читать, держи пять звёзд. Ощущал ли я себя в тот момент великим детективом? Ровно настолько же, насколько себя им ощущала какая-нибудь Агата Кристи, придумывающая убийства. А теперь я здесь, за окном бушует конец света, а внутри произошло убийство, которое надо раскрыть. Раскрыть мне, потому что… Почему, собственно? Разве у меня есть хоть какие-то таланты? Хоть что-то, чем можно гордиться? Думаю, нет. Думаю, меня хотят видеть в роли детектива только потому, что это легко и хоть как-то оправданно. Только потому, что больше никто не хочет этим заниматься.

Я сделал паузу, задумался. Маскова смотрела на меня с любопытством. Почему она пришла? Почему всё ещё здесь, со мной?

— Конечно, я пытался раскрыть убийство Огледало, — начал я осторожно, постоянно почёсывая от смущения запястья. — Ну, у себя в голове. Выдвигал версии, анализировал подозреваемых… Делал всё то, что делают крутые копы в фильмах. Меня это даже начало увлекать — действительно, кто убил его? Впервые в жизни я столкнулся с настоящей загадкой, но оказался совершенно не готов. Мог ли это сделать Туманов? Вряд ли, он, конечно, озлоблен на весь мир, но духу ему не хватит, чтобы кого-то прикончить. Варалица? Этот кретин если и убьёт, то только шутки ради, так почему выбрал столь мелкую рыбёшку? Бездухова? Упадёт в обморок от одного вида крови, убийство не вписывается в её инфантильную, романтическую картину мира. Мрачни? Сомневаюсь, что картами можно перерезать горло. Вуйкович? Только если он нашёл способ, аки фокусник, выбраться из телевизора. Вы? Но я не хочу видеть вас в роли убийцы, я хочу вам верить. Я? Может быть. Может быть, я убил Огледало, а затем стёр себе память, вернулся в номер и заснул. Понимаете, в чём тут проблема? Это убийство бессмысленно, в нём каждый человек виновен и невиновен одновременно. Но разве не так строятся самые лучшие детективные истории?