— Он, должно быть, ударил ее этим тридцать раз.

— Да, не меньше.

Я ждал.

Эберт потер переносицу и продолжил:

— Я думаю, что знаю, почему он купил его.

Я прошептал, что догадаться, наверное, нетрудно. Я взял свой носовой платок, вытер лицо, руки и положил платок обратно в карман. Я спросил, знает ли он что-нибудь еще.

— Больше ничего.

Он полировал свои тапочки, сначала один, потом другой, о задники штанин. Он наклонился и критически осмотрел их. Это были старые тапочки, испачканные белыми пятнами от зубной пасты и сильно потертые об ковер.

Он вдруг заговорил:

— Вчера вечером, наверное, чуть позже одиннадцати, Ирма пришла ко мне в комнату. Она плакала, дрожала и была так сильно напугана, что я едва мог понять, что она пытается мне сказать. Она сказала, что у Джо есть топор, он наточил его и собирается зарубить ее им. Она хотела, чтобы я что-то сделал. Она пришла прямо туда, где я лежал в постели, и сказала мне чтобы я был мужиком. Я не знаю, где был Джо. Может, все еще в подвале. Я сказал ей, чтобы она не волновалась, потому что Джо ничего с ней не сделает, пока я в доме. Он бы и не сделал. Джо не такой уж и смелый.

Я встал, и долго не мог ничего сказать из-за подступившего к горлу комка:

— Но вы вышли. Вы встали, оделись и ушли из дома.

Эберт пошевелил своими большими плечами.

— Конечно. Как я и сказал вашим коллегам.

Никто из нас не говорил долгое время. Минуту. У меня болел живот. Мои руки дрожали, и мне хотелось выпить чего-нибудь крепкого. Но вместо этого я достал из брюк помятую пачку сигарет. Я предложил ему закурить. Он вытащил одну из пачки, небрежно покатал ее между толстыми пальцами. Я дал ему спичку. Я произнес:

— Конечно, если бы вы остались, он мог бы убить и вас.

— Это уже не важно, — заключил Эберт. Он глубоко затянулся сигаретой и откинулся на спинку раскладушки, выпуская дым из уголков рта.

— Кроме того, — добавил он, — я чертовски устал от истерик Ирмы и просто хотел тишины.

Тогда он улыбнулся.