После изъятия купюры рыжий с оскорбленным видом процедил:
– Вообще-то, на его месте мог быть бы я.
– Напьешься – будешь! – на автомате отмахнулся я. – Ты ещё здесь? Твой друг умирает без чая и уже начинает думать про печенье!
Рыжий с бурчанием про зашибленную голову отправился в сторону проводницы. Я же повернулся к Сергею:
– Рассказывай.
Тот набрал в грудь воздуха, как перед нырянием в холодную воду, и начал говорить.
– Чего говорить-то? Ты вон какой злой стал. До того, как грохнулся, вообще был рохля рохлей. А теперь тебя даже Леха слушается.
– Ближе к делу, – скомандовал я.
– Вот о чем я и говорю, – буркнул Сергей. – Вообще резкий стал, как понос.
Я стиснул зубы и поиграл желваками.
– Всё-всё-всё, не раздувай ноздри. Меня зовут Серега Матвеев. Это Мишка Ерин, рыжий у нас Леха Забинин. Себя-то хоть помнишь, как зовут?
– Вроде Сеня, – ответил я.
– Семен Валерьевич Епифанов, – подал голос Мишка. – Это ты так перед девчонками представляешься.
– Ясно. Со знакомством мы всё пояснили. Куда едем?
– В Москву. Ты хоть родителей помнишь? Как они тебя собирали? – спросил Сергей.
– Вот этого не помню. Может позже что всплывет. А зачем мы едем в Москву? И откуда?
– Из Омска едем. Мы летом поступили в Военно-инженерную академию имени Валериана Владимировича Куйбышева. Едем обучаться по направления от нашей школы. Мы все вместе выбрали факультет военно-промышленного строительства. Так что сдали экзамены в школе, скатались в Москву, подали документы, сдали вступительные экзамены, прошли дома курс молодого бойца и вот уже едем учиться. Ты что, вообще ничего не помнишь?
– Может, у него сотрясение мозга? – встрял Михаил.
Из Омска. И в Военно-инженерную академию. И Михаил Ерин. И похож…
Вот жеж жеваный каблук! Занесла меня нелегкая в далекие дали. Прямо как в фильме «Назад в будущее» какая-то там часть… И что теперь?
– Эй, Сень, у тебя есть сотрясение мозга? – тронул меня за коленку Сергей.
– Да было бы там чему трястись, – хохотнул рыжий по имени Леха, который в обеих руках нес по два подстаканника с горячим чаем.
Я вздохнул. Что же, будем разбираться по ситуации. Если я тут появился, значит сверху это кому-нибудь нужно.
А что? Когда кругом свистят пули и взрываются мины, то во всё что угодно поверишь. А когда увидишь своими глазами, как по минному полю проносится лихой джигит и ни одна падла не попадает ему под копыта, то невольно уверуешь в высшие силы.
Вряд ли я просто так занял чужое тело. Просто так даже кошки не родятся.
– Садись, Алексей. Осторожно, не разлей! – скомандовал я.
– А чего если и разолью? Вытирать-то вон есть чем, – он скосил глаза на мокрый пиджак, который повесили у окна на просушку.
– А вот это ты брось. Ты разольешь, твоим пиджаком и вытрем, – отрезал я. – Каждый сам отвечает за свои косяки!
– Какие косяки? – Алексей огляделся. – Тут вроде и дверей нет.
– За свои ошибки, – поправился я. – Видно после ушиба слова сами собой заменяются.
Блин, а ведь между нами языковая разница почти в пятьдесят лет. Если я тут начну разговаривать как со своим личным составом, то меня через пень колоду будут понимать. Хорошо если отнесут это на счет падения. А если нет? Так и будут всю дорогу переспрашивать?
– Ой, а что с моим пиджаком-то? – встрепенулся вдруг Михаил. – Он испорчен?
– Да ну, – махнул я рукой. – Вечерком отстираешь. Дело-то житейское.
– Ага, отстираешь. Рвота же впитаться может. А знаешь, каково это – в холодной воде валандаться? – нахмурился Михаил.
– Знаю, Миша, знаю, – кивнул я в ответ.
Я в самом деле знал. И научил меня этому как раз Михаил Ерин, мой отец.
В конце девяностых годов я как раз поступил в институт. Так как с деньгами было туговато, то отец познакомил меня с директором Химлеспромхоза. Меня взяли на лето сборщиком живицы.
Что это за работа? На свежем воздухе, в постоянном движении. Мы были помощниками вздымщиков. Один вздымщик, применяя специальный инструмент-хак, обслуживал несколько тысяч сосен. Вздымщик размечал карры – места на стволе для добычи смолы, «подрумянивал» их, очищая от верхнего слоя коры, наносил разрезы-желобки и устанавливал воронки для сбора смолы. А также заправлял приготовленные им же химические стимуляторы в хак, чтобы из разрезов живица стекала активнее и быстро не зарубцовывалась.
А сборщики потом приезжали с ведрами, специальными ножами, похожими по форме на тупые мастерки. И вся работа сборщика заключалась в том, чтобы подбежать к дереву, при помощи ножа опустошить воронку засохшей живицы в ведро и вставить воронку на место. Как только ведро набиралось, то его тащили к стоящей двухсотлитровой бочке.
За смену как раз и надо было набрать такую бочку одному человеку. Бывали участки с хорошей поверхностью для бега, а бывали и заросшие, сквозь бурелом приходилось пробираться и продирать ведро.
Прибавьте к этому прелесть в виде комаров, клещей, слепней, дождей и гроз – получите примерное представление о работе в лесу.
И вот на такой работе я пробегал два месяца перед обучением. Зарабатывал на одежду и на первое время жизни в другом городе. Заработал тогда три миллиона. Не такие уж большие деньги, но зато на них я купил модную джинсовую куртку!
Ещё несколько сотен тысяч взял на вечеринку с друзьями. Пили дешевый самогон, закусывали огурцами, помидорами, бульонными кубиками «Магги». На колбасу уже не хватало. Но мы, молодые и ранние, похожие на этих четырех в плацкарте, решили тогда, что закуска градус крадет.
Когда же я на рогах пришел домой, аккуратно (как мне казалось) разделся и лег на кровать, то «прилетели вертолеты». Они и вынудили мой желудок опорожниться. Я не догадался тогда подставить тазик…
Свет включился и на пороге возник мой отец. Он посмотрел на меня, неторопливо снял новенькую джинсовку с крючка и бросил её на пол.
– Вытирай, – сказал тогда отец.
– Пап… ты чо… – пытался я поднять, но смог только промычать только невнятное что-то.
– Вытирай, иначе будешь ночевать в свинарнике.
И сказал он это таким тоном, что я сразу ему поверил. Я знал, что у нас нет свинарника, но откуда-то возникла уверенность, что отец найдет и бросит меня туда. Кое-как, с трудом, соплями и глухими проклятиями я привел комнату в порядок.
Только после этого отец позволил мне замочить джинсовку в тазу с водой. Он ещё сказал тогда нужные слова, которые мне врезались в память.
И вот сейчас, глядя в покрасневшие глаза своего молодого отца, я с некоторым злорадством произнес:
– Тряпки – это наживное. Ты можешь порвать – зашьешь. Ты можешь испачкать – постираешь. Ты можешь продать – и купить новое. А вот совесть ты не зашьешь, не отстираешь, не купишь новую. Замаранная совесть – это навсегда. Поэтому я так и сделал. И это будет твоим лучшим уроком – ты никогда больше такого не повторишь.
– Морализатор хренов, – прошипел Мишка.
– Морализатор, не морализатор, а эффект налицо. Хочешь ещё выпить? – спросил я.
Мишку передернуло, после чего он прильнул к стакану с чаем.
– Вот то-то и оно, – кивнул я в ответ. – Где мои вещи?
– Вон, коричневая, – показал Серега на верхнюю полку.
Я посмотрел на дорожную сумку из потертого кожзама. Вещей немного, но надо бы посмотреть, что там внутри. Я встал, дернул за крупный язычок молнии. Небогатый набор вещей. Носки, трусы, рубашки, майки. На дне была небольшая баночка меда.
Что же, вполне сгодится. Я достал её и снова застегнул сумку.
– Ты куда это? – спросил Мишка, когда я забрал подстаканник и двинулся в сторону.
– Надо, – ответил я туманно.
Искомый дедок оказался в паре мест от нас. Он сидел и грустно смотрел на пробегающие мимо деревья, подперев рукой морщинистую щеку. Его соседями была грузная женщина и двое веселых мальчишек, один постарше, а другой помладше.
