Андрей Козырев. Ещё один человек, в чьём выборе я не сомневался. Он, может быть, как никто другой понимал, какой огромный урон международному авторитету России наносит деятельность воинствующего, шовинистически настроенного парламента. Верховный Совет даже и не пытался строить из себя миролюбца, как это было во времена коммунистического застоя. Те хоть вид делали, что они за разоружение, за мир во всем мире и прочее. Эти же депутаты, не скрывая, противопоставляли себя мировому сообществу по большинству вопросов: и в югославском конфликте, и во взаимоотношениях России с прибалтийскими странами, а если вспомнить декларацию Верховного Совета по Черноморскому флоту… Страшно даже на секунду представить, во что бы превратился мир, если бы к власти в России пришли неокоммунисты образца девяностых годов из Верховного Совета.

Николай Голушко. Я его мало знал. Он имел полное моральное право отказаться от того варианта выхода из кризиса, который я предлагал. Мы мало работали вместе, к тому же Голушко пока всего лишь исполняющий обязанности министра безопасности. Мы втягивали его в эту сложную ситуацию, а вполне возможно, что такое решение противоречило его политическим и человеческим принципам. Я не знал, как он отреагирует. В то же время, может, это и хорошо, что появилась возможность проверить человека в острый момент. Скоро мне будет ясно, есть у нас новый министр безопасности или мне придётся искать другую кандидатуру.

Такие мысли пролетали у меня в голове, пока мы здоровались, рассаживались. Наконец наступила напряжённая тишина.

«Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам…» Ситуация вполне подходила, чтобы начать примерно так, как у классика… Вот только какое известие я должен был им сообщить — пренеприятное или, напротив, долгожданное, которое поможет разорвать затянувшийся узел? Все-таки скорее неприятное, тяжёлое. Но деваться-то некуда…

Я обошёлся без длинного вступления, все и без меня знали, что происходит в стране. Сообщил, что принял решение распустить Верховный Совет, поскольку деятельность этого органа представляет угрозу безопасности России. Попросил ознакомиться с проектом указа и дальше стал его читать вслух (он был напечатан в единственном экземпляре). Читал ровно, спокойно, медленно, чтобы у всех была возможность вникнуть в смысл. Минут через десять закончил. Наступила короткая пауза. Затем каждый сказал, что полностью согласен с теми мерами, которые я предполагал принять. Не колебался, не раздумывал Голушко. Андрей Козырев разрядил обстановку, произнеся серьёзно своим тихим голосом: «У меня есть важное замечание. Я с одним принципиальным моментом не согласен, Борис Николаевич». Все посмотрели на него с недоумением. Он продолжил: «Надо было давным-давно такой указ принимать». Мы улыбнулись. Хотя по большому счёту он был абсолютно прав.

Я назвал дату объявления указа — 19 сентября, воскресенье. Предложил следующий схематичный план действий. В 20.00 — телетрансляция моего обращения к народу. Части дивизии Дзержинского, которые к этому моменту должны быть в Москве, берут под контроль Белый дом. В выходной день он пуст, никаких проблем не должно возникнуть. Хасбулатов и Руцкой, видимо, делают какие-то заявления, созывают пресс-конференции на квартирах, но важно, что им негде собраться. Угроза городу исходила от Белого дома. Там горы оружия. Заняв Белый дом, мы решаем несколько задач: лишаем распущенный Верховный Совет штаба, центра, который бы координировал все действия оппозиции, не даём возможности собраться распущенному съезду. Без Белого дома они превращаются в горстку крикунов — что такое шестьсот человек на всю Москву, — никто не услышит.

Это была очень предварительная схема, которую министры должны были в ближайшие сутки отработать, и, если потребуются какие-то коррективы, договорились таким же составом, плюс премьер-министр, возникающие вопросы решать.

Мы простились. В этот же день я переговорил с Михаилом Барсуковым и Александром Коржаковым. Эти два человека также были ключевыми фигурами в предстоящем действии.

Первый этап был завершён. Начались суровые будни.

Пожалуй, самые суровые за всю мою жизнь.

Ещё не раз и не два самому себе и журналистам, близким, знакомым и незнакомым людям придётся мне отвечать на этот вопрос: можно ли было избежать в России «чёрного октября»? Найти мирный компромисс, который бы вывел нас из тупика?

Теоретически, да, можно. Но я напомню, сколько таких «мирных» возможностей к тому времени мы уже исчерпали. Смена руководителя правительства — напомню, Черномырдин был избран съездом. Согласительная комиссия. Неудавшийся импичмент — он показал всю бесперспективность конфронтационного пути. Апрельский референдум — когда народ ясно дал понять, за кого он. Наконец, Конституционное совещание, в котором приняли участие многие депутаты. Предполагалась возможность принятия конституции на съезде.

Затем Хасбулатов дал команду саботировать конституционный процесс. Несколько его заявлений ясно обозначили, что на следующем съезде будет новая истерика, очередной бой с президентом.

Мне всегда было важно только одно: политическая стабильность, ясность, определённость. Хватит уловок с законами. Закон должен быть один для всех. И одно на всех правительство. Не выдержит Россия больше наших драк на съезде, и придёт российский новый Сталин, который захочет всю эту интеллигентскую возню с демократией — к ногтю. И я выбрал свой вариант стабилизации.

Дневник президента

13 сентября 1993 года

Утром в понедельник, в 11.00, в Кремле я встретился с Виктором Черномырдиным, только что вернувшимся из Соединённых Штатов. Он рассказал мне об итогах своего официального визита. Я не перебивал его, хотя, понятно, в этот момент жил совсем другими событиями. После того, как он закончил, я очень быстро вернул его в нашу действительность. Сообщил ему о принятом решении, рассказал о состоявшемся разговоре в Старо-Огарёве и дал проект указа, на котором уже стояли подписи четырех министров. Прочитав, Виктор Степанович размашисто расписался.

В том, что Черномырдин будет в решающий момент рядом со мной — сомнений у меня не было. И все-таки уверенное спокойствие, с которым он воспринял известие о предстоящих событиях, а в них ему отводилась одна из первых ролей, не могло не вызвать у меня глубокого уважения. Рядом со мной был настоящий, крепкий, сильный человек.

Он ушёл. В Кремле продолжался мой обычный день. В 12 часов я встретился с Сергеем Филатовым (которого я решил ввести в курс дела ближе к событиям, главная работа предстояла после выхода указа, пока я мог позволить себе оставить его в счастливом неведении). Разговор шёл о предстоящем в субботу заседании Совета федерации. В 13 часов состоялся запланированный заранее телефонный разговор с президентом Финляндии господином Койвисто. Дальше академик Осипов, затем руководитель внешней разведки Примаков, вслед за ним зам.председателя Верховного Совета Абдулатипов. Одна встреча за другой, неизбежное для моей работы переключение с одной темы на другую. Привычный, напряжённый, плотный день.

На следующий день, во вторник, в 15.00, состоялся Президентский совет. Я специально назначил его на эту неделю. Мне было важно «прокрутить» на этих мощных мозгах свой вариант роспуска парламента. Естественно, я не сообщил им о принятом решении. Но поскольку подобная возможность витала в воздухе, я со спокойной совестью мог предложить членам Президентского совета поразмышлять над таким сценарием. Я попросил их высказать все «за» и «против» и попытаться смоделировать дальнейший ход развития событий в стране.

Мне сложно точно вспомнить сейчас, какие чувства вызвало у меня это обсуждение. Наверное, все-таки чувство неудовлетворённости было. Я ждал от них большей поддержки. Это первое. Во-вторых, мне казалось, они могут более глубоко проанализировать состояние общества после роспуска парламента. И все же разговор был для меня чрезвычайно полезен. В чем-то я ещё больше утвердился, какие-то замечания заставили меня обратить внимание на детали, которые до этого казались не слишком важными.