А Крючков подталкивал именно к такому, постепенному перевороту. Он отменил намеченные аресты. Хотя все для них было готово. Как я уже говорил, был список, куда входили российские руководители, «горбачевские» либералы, московские власти. Включилась система наружного наблюдения, чтобы всех «отмеченных» можно было взять в течение часа, — но сама машина репрессий резко затормозила.

Крючков, я думаю, считал, что арестовать всех, конечно, можно. Но, во-первых, это мгновенно вызовет реакцию сопротивления, тогда эксцессы неизбежны, прольётся кровь. А во-вторых, будет слишком резкий переход от «горбачевской» оттепели. Новое руководство подвергнется не только многочисленным международным санкциям, можно ожидать и полного разрыва отношений. А для такой страны, как наша, с её многочисленными интересами в разных уголках земного шара — это чересчур болезненно. Хитрый аппаратчик от разведки рассуждал здраво.

Функцию устрашения, по замыслу Крючкова, сыграет не КГБ, а армия. Огромное количество военной техники, выведенной на улицы мирного города, должно парализовать волю демократов. Сопротивление перед лицом силы бессмысленно.

Расчёт Крючкова на аппаратный переворот, на то, что появление фигуры Лукьянова резко изменит расстановку сил, был не единственной причиной, по которой этот путч с самого начала выглядел «странно».

Утром 19-го для ГКЧП на первый план вышла задача доказать общественности легитимный характер путча.

Примерно к 10 утра я окончательно понял, что Белый дом России станет основным плацдармом ближайших событий.

Что представляло собой само здание Дома Советов?

Это, пожалуй, первое правительственное здание такого масштаба в Москве, построенное по особому заказу, здание нового поколения. Архитектор Чечулин потрудился над проектом дома на славу. Для того, чтобы обойти все его коридоры, нужен не один день. Многочисленные отсеки, кабинеты, наконец, подземный бункер и подземные выходы из здания создают хорошую систему безопасности.

А значит, надо сидеть в Белом доме. Сидеть и сидеть. Чем дольше я здесь сижу, тем хуже для них. Чем дольше продолжается осада, тем громче политический скандал, который им страшно невыгоден. Чем длиннее возникшая пауза, неясность ситуации, тем больше шансов, что у них все сорвётся.

Я огляделся вокруг каким-то новым, более пристальным взглядом. Почувствовал, что к этим холодным, внушительным кабинетам так и не успел привыкнуть. Неужели многие часы предстоит провести на одном месте? И неизвестно, когда кончится это наваждение…

Мы были вместе — Руцкой, Бурбулис, Силаев, Хасбулатов, Шахрай, другие руководители России. Обсуждали ситуацию в связи с заявлением Лукьянова. Перед нами лежали наши документы — уже разосланное по всей стране обращение российского руководства к народам России, проект указа об ответственности всех организаций и лиц, нарушающих Конституцию Российской Федерации. Тогда ещё советской, социалистической. И конституция у неё была советская… Но и по этой конституции высшим должностным лицом в государстве был президент. Суверенную Россию нельзя ввергнуть в чрезвычайное положение без согласия её высших органов!

А за окном стоял танк. Абсурдный и в то же время такой реальный. Я ещё раз посмотрел в окно. Бронемашину окружила толпа людей. Водитель высунулся из люка. Ведь не боятся люди подходить, да что там подходить, бросаться под эти танки. Не боятся — хоть и советские люди, воспитанные советской системой — очереди в упор, не боятся гусениц. Не боятся уголовной ответственности, которой каждый час им угрожают по радио и телевидению.

Как удар, как внутренний рывок ощутил: я должен быть сейчас там, рядом с ними.

Подготовка к несложной операции заняла немного времени. Охрана выскочила на улицу. Я решительно спускаюсь вниз, к людям. Взобрался на броню, выпрямился. Может быть, в этот момент ясно почувствовал, что мы выиграем, мы не можем проиграть. Ощущение полной ясности, абсолютного единения с людьми, стоящими вокруг меня. Их много, стоит свист, крики. Много журналистов, телеоператоров, фоторепортёров. Я беру в руки лист с обращением. Крики смолкают, и я читаю, громко, голос почти срывается… Потом переговорил с командиром танка, с солдатами. По лицам, по глазам увидел: не будут в нас стрелять. Спрыгнул с танка и через несколько минут опять оказался в своём кабинете. Но я уже был совсем другим человеком.

Этот импровизированный митинг не был пропагандистским трюком. После выхода к людям я испытал прилив энергии, громадное внутреннее облегчение.

Горбачёв через своего помощника Черняева в середине дня передал охране записку с требованиями: предоставить ему самолёт до Москвы и правительственную связь. Он понимал, что эти требования сейчас вряд ли выполнят. И все же ему было нужно что-то делать. Найти выход своей энергии.

Как и мне, сидеть взаперти без какого-то просвета Президенту СССР было нестерпимо.

Записку передали старшему по объекту «Заря» — так закодировал КГБ правительственную дачу Горбачёва. Старший позвонил своему непосредственному начальнику в Москву. И все. Повисла пауза. Горбачёва и его семью ожидали вкусный обед и ужин, просмотр телевизионных программ, прогулки по охраняемому пляжу. Как кто-то писал, он оказался в «золотой клетке».

В блокирование «Зари» были включены три рода войск: военно-морские силы, наземная служба авиации, пограничники.

Любопытная деталь: командующий сухопутными вооружёнными силами СССР В.Варенников после разговора с Горбачёвым именно в Крыму проводил инструктаж специально вызванных туда командующих военными округами. Он сообщил прилетевшим в Крым высокопоставленным генералам, что в стране вводится чрезвычайное положение.

Грандиозный парад техники в Москве, плюс усиленный радарами, ракетами, кораблями «домашний арест» Горбачёва, плюс весьма затянувшаяся передача «ядерной кнопки» Язову… По своим масштабам и возможным последствиям эта операция соответствовала глобальным событиям, которые пережил мир в 60-е годы: карибскому и чехословацкому кризисам.

На мой взгляд, радикальное крыло заговора — Бакланов, Тизяков, Варенников — предусматривало жёсткий вариант. Ельцин и российское руководство проявят, разумеется, неповиновение. Во избежание волнений придётся их сопротивление подавить силой. И тогда…

Боевая готовность Советских Вооружённых Сил, вызванная внутренним кризисом в стране и резкой реакцией мирового сообщества, ещё не означает войны. Такое мир переживал уже не раз. Зато снимаются все проблемы, связанные с «неправильной» горбачевской внешней политикой. СССР возвращает себе — практически за один день — тот внешнеполитический статус, который был, ну, по крайней мере, до договора о стратегическом наступательном вооружении. Конечно, некоторые сложности неизбежны. Но зато решается главная, по мнению руководителей путча, стратегическая проблема страны. Проблема внешнеполитической концепции — вновь побеждает империя, дипломатия с позиции силы…

Итоги расследования покажут, прав ли я. Однако то, что путч был с самого начала и до самого конца необычайно противоречив, стало очевидно очень скоро.

Военно-промышленный комплекс рвался продемонстрировать мощные бицепсы. Персонально это выражал Варенников, который уже 19-го числа начал звонить, телеграфировать, диктовать из Киева депеши, в которых требовал немедленно прекратить «игры в демократию», покончить с «авантюристом Ельциным». И Бакланов, который со своей стороны давил на Крючкова и Пуго.

Однако двое последних ясно понимали: залезть в кровавую кашу легко, труднее из неё выбраться. И самое главное — выиграет тот, у кого будет моральный, политический перевес. На чьей стороне окажется общественное мнение.

Столкнулись интересы двух ведомств, двух подходов, двух типов мышления, отточенных годами советской системы. Интересы военно-промышленного комплекса и КГБ. ВПК был нужен настоящий, по полной программе громовой путч, который заставит мир вновь поверить в силу советского танка. КГБ — максимально чистый, изящный переход власти в другие руки. На самом же деле обе задачи были невыполнимы. Путч провалился тогда, когда в Крым к Горбачёву послали изначально слабую делегацию.