Я сказала это скорее для водителя, чем для звонящей. Андрей не повернул головы. Романна завершила разговор просьбой держать ее в курсе. Хорошо, что не высказалась по поводу Сунила. Не знаю, догадалась ли она, что я не одна, а если догадалась, поняла ли с кем? Впрочем, я сама до сих пор не знаю, к какому человеку села в машину. Люди меняются — порой очень сильно и чаще всего не в лучшую сторону. А когда-то Лебедев казался мне лучшим. Ну ведь казался ж! Казался, не был… Лучшим. Первым — да, а лучшим — нет.

А вот водил Андрей, пожалуй, лучше меня. Или я настолько напряглась, что в машине в целях собственной безопасности не только пристегнулась ремнем, но и вообще перестала следить за дорогой, отвернулась, смотрела направо в окно, как скучающий пассажир. Лица у водителей все напряженные — давно не была без руля и не видела, как выглядят люди со стороны.

Со стороны все просто — всегда. Ну что стоило заняться вчера сексом, а сегодня спокойно ни о чем не думать, кроме предстоящего похода в оперу с другим бывшим мужем? А стоило моих нервов. Теперь они выдувают, точно водосточные трубы, утренний серый ноктюрн. Об Австрии вовсе не думается — немцу говорить про подделку документов на чужого ребенка нонсенс. Он не только у виска может покрутить, а еще и позвонить в русское посольство в Вене сможет.

Я Сунила не знаю, чтобы в таком деле ему довериться. У него даже ни одного штрафа за превышение скорости за всю жизнь не было и парковался он всегда в положенном месте. Настучать на жену нельзя? Ну так Андрей тоже сказал, что может так поступить со мной. Конечно, возможно, в тот момент ему просто укусить меня хотелось, жало чесалось. А вот Сунил языком болтать не будет, если что-то вдруг пойдет в разрез с его принципами. А что за принципы у него? Да хрен его знает! Получается, я не знаю ни одного своего мужчины, а у меня их всего-то было двое. О чем думала всю жизнь? О работе, о детях, о пенсии… Точно не об Андрее и встрече с ним на пороге новой самостоятельной жизни.

— У тебя все настолько плохо дома?

Андрей открыл рот так неожиданно, что я тоже его открыла.

— В плане?

— С детьми.

— А… Я-то думала настолько, что можно и тебя для полноты пиздеца в жизнь пустить. Нет, Андрей, у меня все хорошо дома. С детьми. Это у моих бывших мужей с детьми проблемы. Может, потому что они бывшие? Оказывается, не только бывшие жены бывают, но и папы. Моя дочь так считает.

— Но деньгами его не брезгует? — хмыкнул мой водитель.

— Это его обязанность. К тому же, деньги на ее учебу были отложены давно и принадлежат ей, а в остальном… У нее настолько гордость сильна, что она голодать будет, если мама денег не даст и отправит к папе. Я этого не сделаю. Что сделает он, чтобы починить отношения с дочерью, которые по глупости сам же и поломал, меня, если честно, не очень интересует. Я даже рада, что ему плохо.

— Это я ощутил на собственной шкуре, знаешь ли…

— У каждого свой шкурный интерес.

— Пока в выигрыше только ты, — решил попугать меня Андрей.

— Ты тоже. Тебе нравится иметь в паспорте фиктивные штампы. Но ребенка можешь себе в паспорт не вписывать, — улыбнулась я по-прежнему своему собственному отражению в стекле.

На него не налипли осенние листья, хотя Андрею все же пришлось утром смахнуть парочку налипших на мокрое лобовое стекло. Осенние листья пусть и мертвые, но более живые, чем мы — они умеют летать, кружиться над землей, а мы по ней просто ползем: через лужи, в грязи, порой вообще без какой-либо цели.

— А если сорвется? Удочерение?

— Оно все равно в русском языке называется усыновление, — буркнула я, не желая поворачивать к нему голову. — Сорвется и сорвется, зато я сделаю все, что могла.

— Хочешь обследовать ее в Израиле? У меня есть врачи.

— Это не мой ребенок.

— По документам будет твой. Они же не захотят просто так ускорить свой бюрократический процесс. Если только мы не покажем им приглашение от израильской клиники, ты так не думаешь?

— Экономишь деньги? Сроки зависят исключительно от суммы взятки.

— Америка еще не научила тебя, что взятка порой просто взятка, а не решение проблемы?

— Американские полицейские не берут взятки, потому что им не предлагают, а не предлагают, потому что не берут, — хмыкнула я все тому же отражению.

— Скоро будут брать. В твоей Калифорнии уж точно…

— А ты не пробовал не нарушать законы?

— Ты меня сейчас на что подбиваешь? Заложить тебя, что ли?

— Нет. Развестись. Если уж быть честным, то до конца.

— Тебе развод со мной дороже жизни ребенка?

Я повернулась к нему лицом и увидела напряженный профиль.

— Идиотская ситуация, верно? — проговорила медленно. — Ради своей дочери ты не женился, а ради чужой готов не разводиться.

— Я вообще не готов с тобой разводиться. Ни с твоей Машей, ни без нее.

— Понимаю, ты себя убедил. У тебя есть хоть один довод, зачем ты нужен мне?

— Пока не попробуешь, не узнаешь. Тебе и секс не нужен был, пока не попробовала… Со мной.

— Извини за вчерашнее и это утро, — тут же выдала я.

— Я не про сейчас. Почему ты уперлась? Поживи со мной.

— Здесь?

— Здесь, конечно.

— Здесь — нет. Там у меня семья.

— Семьи у тебя сейчас нет. Дети — это не семья.

— Не семья? Два взрослых человека в лучшем случае называются парой. А мы с тобой не два сапога.

— Мы — намного хуже, ты права. Мы два тюфяка. А, соединив их, даже диван не получится — спать невозможно.

— Чего тебе надо, Андрюш?

— Мою женщину. Назад. Больше ничего.

Глава 26. Горячий кофе

Наверное, когда человек долго не пьет, он начинает пьянеть без вина и нести бред с абсолютно непроницаемым лицом, еще и вести при этом машину. Быть пассажиром в такой машине дело не из приятных, но коль назвался груздем, как говорится…

На рожон я больше не лезла. Впервые за долгие годы мне действительно что-то было нужно от Лебедева, что-то очень и очень важное, и снова не для меня. Первый год ожидания возвращения Андрея и следующий уже в разводе я часто мечтала услышать в трубке его голос — не ради меня, отнюдь. Ради ребенка, который не должен был расти без отца. Я до сих пор помню наши долгие разговоры в беременность — Андрей говорил, что мы подписали договор на восемнадцать лет, что бы ни случилось. Он говорил серьезно, и я с таким же серьезным видом кивала. Как быстро все забылось и как быстро повторилось с другим мужчиной — Сунил четко выполнил свои обязательства перед ребенком и женщиной, которая родила ему дочь.

Непонятно, что лучше — восемнадцать лет жить в браке, который тяготит, или сбежать на второй год. И оба с пеной у рта будут мне доказывать, что все было не так, что они были со мной счастливы и вообще это я — редиска, нехороший человек, неправильная женщина.

Сейчас я действительно собираюсь подписать с Лебедевым настоящий договор на ребенка. Сколько он продлится — год, два, сколько там бюрократы будут снимать родительские права с меня и вешать на Романну, непонятно. Да и возможно ли это вообще? Может, нам с ней придется в итоге заключить всего лишь устный договор. С ней не важно, как договариваться — на словах или на бумаге, она не подведет. Впрочем, и с Андреем не важно — он просто не договороспособный. “Я жил без отца, и я в страшном сне не хочу представлять себя в качестве воскресного папы, лучше уж никак…” — эти слова он говорил до нашей свадьбы, не помню уже по какому поводу. Увидели, наверное, в парке какого-нибудь папу с ребенком. Тогда я не придала этой фразе особого значения, но мозг почему-то запомнил и потом восстановил в моем сознании с точностью до интонаций, чтобы я осознала наконец, что Лебедев зря ничего не ляпает: он не стал воскресным папой и его ребенок не остался без отца, я нашла ему замену, и Алекса Сунил вырастил без эксцессов, до победного конца. Возможно, действительно, некоторым мужикам дочери противопоказаны, вот он и не справился, срезался на финише. Или мы просто безбожно избаловали Элис себе на голову…