Неудовлетворенное тщеславие молодого литератора – опасное чувство, оно может оказаться сильнее любви к деньгам, может толкнуть на измену, предательство, на самый гнусный, непредсказуемый поступок по отношению к нему, Виктору Сайкину. И тогда… Наделенный живым умом, он отчетливо, в деталях представил себе, что будет «тогда». Особенно неприятно, если этим делом заинтересуется – а такое возможно – какой-нибудь ядовитый газетный репортеришка.

И Сайкин уже видел перед глазами грошовую статейку, где его поносили, били, издевались над ним, называя создателем артели литературных рабов, палачом молодых дарований. А заложивший его тщеславный молокосос выглядел чуть ли не героем, вытирающим слезы праведного гнева у одра собственного литературного имени.

Сайкин погасил сигарету в цветочном горшке и посмотрел на Пашкова ласковыми глазами. Этот, видно, не предаст, выдержит испытание чужой славой. Этот Пашков, оставив в прошлом молодое тщеславие, такое опасное, не вытрет о Сайкина ноги. Но вот вопрос, не дающий покоя: сможет ли этот серый сморчок создавать вещи высокого художественного достоинства? Иное качество Сайкина не устраивало. От этих бессмысленных вопросов начинала побаливать голова.

Повесть, что он в прошлый раз брал у Пашкова, просмотрел известный литературный критик и благосклонно о ней отозвался. Но искренность этого человека внушала серьезные сомнения. Можно ли говорить об объективности оценок, если критик получил за свой лестный отзыв хороший гонорар. А он, Сайкин, имел глупость сболтнуть, что вещицу эту написал лично он. Да, объективной оценки здесь не жди. Сам же Сайкин, прочитавший повесть внимательно, нашел ее довольно скучной и окрестил стариковским рукоделием. В этой тягомотной повести, – и это вызывало возрастающее раздражение, – почти ничего не происходило.

Как бишь она называется? «Штормовое предупреждение» – вот как. Действия нет, одни размышления, да и те пустые. Уже немолодой человек приезжает в приморский городок, опять же неизвестно зачем – догадывайся сам. Осень, непогода, и он слоняется по улицам и пляжам под дождем, заходит в полупустые забегаловки. Что-то связывает героя повести с этим городком, с теми местами, где он бывает. Но что связывает? Ностальгия по ушедшей молодости, тоска от бестолково прожитой жизни, которая могла пойти иначе.

Совесть его нечиста, это ясно, все остальное – сплошной туман. Вот он ходит, вспоминает, слушает неспокойные волны, пьет вино, в голове у него какие-то неясные мысли и образы. Да и может ли, в голове полупьяного человека родиться что-то связное? Кого-то он хочет встретить в этом городке, кого-то ищет. Хочет что-то сказать этому человеку, о чем-то предупредить. Но их пути не пересекаются. А может быть, человека, которого ищет герой повести, и вовсе нет в этом городе, может быть, его нет в живых. Непонятно.

Последнюю ночь этот мужик проводит с девицей, которую накануне подцепил в ресторане, с дешевой потаскушкой. Ей он открывает душу, рассказывает о первой любви, а потом засылает, разочаровав свою гостью. Утром он уезжает неизвестно куда. Вот и вся повесть, пустая, ни с чем пирожок.

Рассказы понравились Сайкину куда больше. В рассказах были события, характеры, действие. Взять вот тот, последний: «Под одним одеялом с дворником». Семейная драма, где причиной разлада, а потом враждебности между супругами становится профессия главы семейства. Жена, стараясь ударить мужа побольнее, повторяет ему: «Лучше спать с веником, чем с тобой». Смягчается она лишь в дни получки, дворник неплохо зарабатывает.

Этот малый, дворник, слишком поздно понимает, что его семейная жизнь кончилась давно, когда он ушел из научного заведения, где за работу почти ничего не платили. Ему хотелось выбраться из нужды. «Мужчина должен быть тщеславным, – говорит жена. – Он должен карабкаться вверх по склону к своему успеху, к своей победе, сдирая ногти. А ты прописался на помойке – тебе это нравится. Лучше бы мы оставались нищими, но имели шанс хоть когда-нибудь подняться». «Такого шанса не было, – отвечает муж, – Я ничего бы не добился в науке, а теперь и подавно отстал».

Он говорит правду. Она знает, что он говорит правду. Она знает, что в науке он вряд ли бы достиг значительных высот. Но она не может простить мужу, что он так легко сдался. Она презирает себя за то, что живет с таким ничтожеством. В общем, все заканчивается на грустной ноте.

Этот рассказ Сайкину понравился, хотя он не любил грустные реалистические истории: он встречал немало стервозных женщин. Сайкин решил, что рассказ жизненный. Все закономерно, все логично: в финале рассказа женщина успокаивается с другим мужчиной. Он водитель, работает на персоналке. Но женщина довольна, она отомстила бывшему мужу и самой себе.

Сейчас здравый смысл звал Сайкина к осторожности. Следовало до времени не раскрывать карты, изучить другие вещицы Пашкова, проконсультироваться с именитыми литературоведами, не пожалев лишнего времени и денег. Но азарт игрока, уже сделавшего ставку на темную лошадку, нетерпение тщеславной натуры камня на камне не оставляли от всегдашней трезвой расчетливости и видимого благоразумия.

В конце концов, связавшись с этим, а не другим писателем, он ничем не рискует, случись непредсказуемые осложнения, а Сайкин был готов ко всему, этот старикашка не посмеет и рта раскрыть. Духа не хватит. Сайкин пересел в кресло, положил ногу на ногу. Он достал новую сигарету, предложил Пашкову, но тот отказался.

– Вы правильно поняли мое предложение, – повторил Сайкин. – Возможно, оно показалось вам несколько странным, неожиданным. Ведь так или я ошибаюсь?

Пашков кивнул, словно подтверждая, что предложение действительно странное. Сайкин улыбнулся.

– Я человек откровенный, прямой, изъясняюсь просто, без околичностей. – Сайкин распростер руки, будто хотел обнять Пашкова. – Так вот, вкратце суть вопроса такова: у вас есть товар. Рассказы, повести, романы, ваша писанина, которой некультурный человек разве что печку бы растопил.

Сайкин, заскрипел креслом, встал на ноги, прошелся по комнате и устроился на подоконнике.

– Легче написать десять новых книжек, чем издать одну, уже написанную. Хотя вы и порвали все отношения с издателями, работать вы не бросили. Правда, возникал прозаический вопрос: на какие средства существовать? Чем платить за эту комнату, за свет, нужны и носильные вещи. Не в Африке же мы живем. Финансовый вопрос оставался открытым. Но вы решаете его талантливо, творчески. Садитесь на шею родного брата: он таксист, прилично зарабатывает, пусть поделится с родным человеком из любви к высокому искусству. Он делится, он добрый. Как видите, мне и это про вас известно. Я правильно излагаю?

Пашков вместо ответа неопределенно замычал и глубоко затянулся папиросой.

– Сперва вы для вида, чтобы сохранить лицо, отказываетесь от денег брата. Позволяете ему себя уговорить и наконец соглашаетесь принять помощь, изображая на лице внутреннее борение.

Сайкин встал с подоконника и прошелся по комнате. Пашков продолжал молчать, ему было интересно, много ли знает о нем этот пижон.

– Конечно, вы не дошли до полного иждивенчества. Два-три месяца в году, чтобы не сесть окончательно на шею брата, вы подрабатывали. Трудились дворником, ночным сторожем, кажется, в булочной.

– Были силы, работал дворником, верно, – кивнул Пашков, раздумывая, выгнать ли Сайкина немедленно или слушать дальше.

– Впрочем, к чему я все это рассказываю? Подвожу черту. У меня есть все основания полагать, что в обозримом будущем ни одно издательство не включит ваши произведения в план. Я же предлагаю выгодную во всех отношениях сделку. Предлагаю купить у вас некоторые вещицы, а хотите, сразу все оптом. Постараюсь пристроить их где-нибудь, естественно, под своим именем. В конце концов, какая разница, под чьей фамилией будут опубликованы эти вещи. Это мое первое предложение. За ним могут последовать и другие, не менее интересные.