Именно отец Эдика, известный ювелир, все эти годы торговал крадеными предметами старины, которые ему поставляли квартирные воры и прочие нечистые на руку жители столицы. А мама Эдика, стоматолог со стажем, оказывается, помогала супругу, сводя мужа с нужными людьми.

– Они что, были членами банды? – спросил Эдик.

– Получается, что так, сынок, – грустно ответил мужчина. – А ты ничего не знал?

– О чем я должен был знать?

Эдику крупно повезло, что в тот момент он уже окончил школу и имел на руках аттестат о среднем образовании. Только поэтому ему не пришлось общаться с органами опеки и он не лишился квартиры.

Позже, когда позади были часы допросов и обысков и долгие бессонные ночи в доме, наполненном тяжелой тишиной и плотным туманом сигаретного дыма, он восстановил картину случившегося и все понял. Его бросили. Без денег, без объяснений. Совсем одного.

На тот момент из родни у Эдика, кроме предавших его родителей, никого в живых уже не осталось. Но была подруга. Именно подруга из числа бывших одноклассников, которая, узнав всю правду, не отвернулась от Эдика, а переехала к нему, чтобы быть рядом. Ни она, ни он не были влюблены друг в друга, что оказалось очень кстати – им не пришлось забивать головы еще и этой фигней.

В то черное лето Эдик понял, что дружба намного выгоднее любви. Она больнее лечит, но ясность ума сохраняется полностью.

Родители сбежали в Израиль, а перед этим их в последний раз видели в аэропорту «Домодедово». На связь с Эдиком они не выходили со дня его рождения, и это ранило его сильнее всего остального, с чем пришлось столкнуться.

Из квартиры тогда конфисковали все самое ценное. Вынесли старинную мебель, пару икон, очень много старинных фолиантов. Не погнушались даже тонкой золотой цепочкой, которую Эдику подарила мать на пятнадцатилетие. Она тоже оказалась краденой. Впрочем, он отдал ее сразу и без лишних уговоров со стороны полиции ‒ с тела прочь, из сердца вон.

Об институте пришлось забыть. Эдик устроился продавцом в мебельный магазин, где неожиданно для самого себя сообразил, что неплохо разбирается в дизайне. Красавец продавец-консультант легко уговаривал покупателей на серьезные траты, оставляя на клочке бумаги наброски плана их квартиры в будущем ‒ если они, конечно, решат приобрести это кресло стоимостью триста тысяч рублей или вон ту тумбочку за пятьдесят тысяч.

– Вы не пожалеете, – с томной ноткой в голосе произносил он, опуская при этом длинные черные ресницы, уговаривая и гипнотизируя одновременно. – Если что-то пойдет не так, то вернуть товар всегда можно. Но мне кажется, что это будет не ваша история.

Начальству все это не понравилось, несмотря на то что некоторые клиенты, заходя в магазин, уже искали только Эдика, игнорируя предложения других продавцов помочь и проконсультировать.

Почувствовал злую силу и сам Эдик, после чего решил свалить из продаж и уволился одним днем.

Неделю после этого он провел дома, ложась в три ночи, просыпаясь в три часа дня, а в промежутке проводя в интернете кучу времени в поисках нового источника заработка. О получении высшего образования он больше и не мечтал ‒ ему остро были нужны деньги, а учиться, говорят, никогда не поздно.

Свой двадцать восьмой день рождения Эдик справлял один. На дворе стоял одна тысяча девятьсот девяносто восьмой год со всеми перестроечными последствиями. Эдик в тот день собирался хорошенько напиться по такому поводу, как собственное появление на свет.

С утра у него все валилось из рук, как, впрочем, и всегда. Настроение в эту дату он себе поднять даже не пытался ‒ лица родителей так и стояли перед глазами, а в душе жгла костры старая обида.

Уже вечером, в поисках улетевшей при падении под батарею центрального отопления зажигалки, Эдик решил воспользоваться освещенным экраном мобильного телефона, чтобы хоть что-то рассмотреть в темном углу комнаты. Зажигалка обнаружилась сразу, но нашлось кое-что еще: между стеной и батареей тускло блеснуло что-то металлическое. Что-то, о чем Эдик и не знал.

Этим «чем-то» оказалась плоская металлическая коробка из-под швейцарского шоколада размером с ладонь.

Вынуть ее оказалось делом непростым, и Эдик использовал для этого гибкую пластиковую линейку, при помощи которой и заставил коробку выдвинуться из укрытия ровно настолько, чтобы ухватиться за нее пальцами.

Такие плоские подарочные упаковки были ему хорошо знакомы. Он помнил их: в детстве ему такие дарили несколько раз, он всегда тут же открывал их и мигом съедал спрятанный под выдвижной рельефной крышкой шоколад.

С замиранием сердца уже взрослый Эдик сдвинул крышку с места и увидел сложенный в несколько раз тетрадный лист.

Это было письмо от матери, написанное, видимо, незадолго до того, как они с отцом решили бежать из страны. В нем она называла Эдика «сыночком» и объясняла причину их с отцом побега. Страшная тайна, о которой она писала, уже и тайной не была – спасибо тому самому гэбисту, появившемуся на пороге дома семейства Кумарчи в день рождения Эдика. Но теперь с Эдиком «говорила» его мать. Она просила прощения. Она оправдывалась. Она наверняка плакала, когда писала это прощальное письмо.

По ее словам выходило, что незаконным оборотом антиквариата они с отцом стали заниматься вынужденно. В их жизни было все, о чем их сын тогда не знал: долги, угрозы и просьбы, которые они не могли не выполнить.

Причину этих страданий мать озвучила коротко, но очень ясно:

«Именно тогда, когда у тебя есть все, ты почему-то хочешь получить еще больше. Мало кому удается остановиться. Это и было нашей ошибкой. Научись вовремя оставаться на месте, сыночек».

Выходило, что мать с отцом запутались и, покидая страну, остались должны многим людям.

«Тебя не тронут, – обещала мать в письме. – Мы позаботимся о том, чтобы они этого не сделали».

Все сложилось. Эдик тут же понял, в чем был смысл их отъезда. Если бы они не сбежали, то сидели бы до конца жизни в тюрьме. И Эдику пришлось бы как-то с этим выживать. Носить на лбу клеймо сына воров. Об этом узнали бы все и везде: в институте, куда он так и не поступил, в его ближайшем окружении, включая соседей и знакомых. Потому родители сбежали, перед этим слив своих преследователей милиции. А там, где есть намек на антиквариат и драгоценные металлы, всегда пасутся «люди в черном». Вот почему Эдика не арестовали и даже не привлекли. Такова была договоренность между родителями и органами внутренних дел. И вот почему к нему никто не явился за тем, чтобы потребовать вернуть долги отца и матери ‒ все, от кого исходила опасность, уже были в наручниках.

Вернув письмо в коробку, Эдик поставил ее на полку книжного шкафа и пошел в магазин. Купил себе несколько бутылок пива и сигареты. Вернулся, сел на стол, поставил перед собой коробку с письмом и стал пить. Только делал он это не стремительно или слепо, а вдумчиво. Теперь его терзало ощущение какой-то незавершенности. Они могли бы взять его с собой, но не взяли. Могли бы как-то проявиться в течение десяти лет, но и этого не случилось. Исчезли. Пропали. Отказались от единственного сына.

В тот момент он понял, насколько сильно умеет ненавидеть.

Захмелев, он немного поплакал, всматриваясь в материнский почерк.

Нет, нет. Не могли они его бросить, он никогда в это не верил. Как он мог думать о них плохо? Теперь же все изменилось. Теперь он получил весточку, которая, оказывается, ждала его почти десять лет. Это можно было считать подарком ему на день рождения, разве нет? Подарком от мамы и папы. За батареей милиция по время обысков ничего не искала. Или заранее знала, что там припрятано? Господи, сколько вопросов.

Эдик снова полез за батарею. Ничего. Только пыль. Но ведь должно быть что-то еще. Наверняка есть еще…

Звонок в дверь застал его стоящим на коленях под столом. Открывать он и не подумал, поскольку никого не ждал, но на всякий случай выполз из-за стола и окинул взглядом комнату – ничего, сойдет. Пусть бардак, пусть пустые пивные бутылки на столе и накурено. Его дом ‒ его правила.