"Однажды вечером он пришел ко мне совершенно расстроенный. Его болезненный вид и чрезвычайная бледность поразили меня. Он пришел со мною проститься… Расстаться с ним у меня не хватило духу, и мы выехали из Пензы 3 июля 1825 года".

Они не были обвенчаны, но это было их свадебное путешествие. Они видели запущенные барские усадьбы, разоряющееся хозяйство, горы серебряной посуды, стоящей баснословные деньги, сваленной в углах пустых комнат — в пыли и паутине, приходящую в негодность дорогую мебель, обветшавшие дома. Хаос. Умирание. Но это их мало волновало — они видели только друг друга, слышали только друг друга, жили только друг для друга. И возвращались в Москву неохотно.

Едва въехали они в Москву, как разнеслась весть: в Таганроге внезапно умер Александр I. Анненков засобирался в Петербург.

В канун его отъезда из разговоров друзей Ивана Александровича, молодых людей, ежевечерне у него собирающихся, Полина узнала о тайном обществе и о принадлежности к нему ее возлюбленного: перед отъездом он ей признался, что состоит в заговоре и что "неожиданная смерть императора может вызвать страшную катастрофу в России".

"Мрачные предчувствия теснили мне грудь. Сердце сжималось и ныло. Я ожидала чего-то необыкновенного, сама не зная, чего именно, как вдруг разнеслось ужасное известие о том, что произошло 14 декабря… В это время забежал ко мне Петр Николаевич Свистунов, который служил в кавалергардском полку… Я знала, что Свистунов товарищ и большой друг Ивана Александровича, и была уверена, что qh приходил ко мне недаром, а, вероятно, имея что-нибудь сообщить о своем друге. На другой же день я поспешила послать за ним, но человек мой возвратился с известием, что он уже арестован".

"Тот, кто не испытал в России крепостного ареста, не может вообразить того мрачного, безнадежного чувства, того нравственного упадка духом, скажу более, даже отчаяния, которое не постепенно, а вдруг овладевает человеком, преступившим за порог каземата. Все его отношения с миром прерваны. Он остается один перед самодержавною неограниченною властью, на него негодующею, которая может делать с ним, что хочет, сначала подвергать его всем лишениям, а потом даже забыть о нем, и ниоткуда никакой помощи, ниоткуда даже звука в его пользу. Впереди ожидает его постепенное нравственное и физическое изнурение; он расстается со всякой надеждой на будущее, ему представляется ежеминутно, что он погребен заживо… Это нравственная пытка, более жестокая, более разрушительная для человека, нежели пытка телесная".

Именно такое чувство испытал и автор приведенных выше строк — Николай Васильевич Басаргин, и все друзья его — декабристы и в том числе Анненков. Он был арестован 19 декабря 1825 года и после первого допроса, как и некоторые из его товарищей, отправлен в Выборгскую крепость.

За несколько дней до этого, 12-го числа, на собрании у князя Оболенского он заявил, что не уверен в солдатах кавалергардского полка, что они не подготовлены к восстанию и вряд ли поддержат его. 19-го числа дежурный офицер полка пришел за ним со словами: "Ну, одевайся, только шпаги не бери…" Эскадронный командир Фитингоф отвез Анненкова во дворец. Там он встретил двух своих товарищей — Муравьева и Арцибашева. Им не дали обмолвиться и словом, развели по разным углам.

Зал был наполнен военными, высокопоставленными чинами. Они возмущались, называли восставших злодеями, делали это нарочито громко, словно не замечая, что трое из участников событий присутствуют при этом, а точнее — специально говорили грубее и наглей именно для декабристов, навеки отсекая их от своего высшего общества.

Их допрашивал — по одному — сам император.

В "Записках" Полины сохранился рассказ Ивана Александровича об этом:

"Я первый вошел в комнату, в которой был государь; он тотчас запер дверь в зал, увлек меня в амбразуру окна и начал говорить:

— Были в обществе? как оно составилось? кто участвовал? чего хотели?

Как я ни старался отвечать уклончиво и осторожно, но не мог не выразить, что желали лучшего порядка в управлении, освобождения крестьян и проч. Государь снова начал расспрашивать:

— Были вы 12 декабря у Оболенского? Говорите правду, правительству все известно.

— Был.

— Что там говорили?

— Говорили о злоупотреблениях, о том, что надо пресечь зло.

— Что еще?

— Больше ничего.

— Если вы знали, что есть такое общество, отчего не донесли?

— Как было доносить, тем более что многого я не знал, во многом не принимал участия, все лето был в отсутствии, ездил за ремонтом, наконец, тяжело, нечестно доносить на товарищей.

На эти слова государь страшно вспылил.

— Вы не имеете понятия о чести, — крикнул он так грозно, что я невольно вздрогнул. — Знаете ли вы, чего заслуживаете?

— Смерти, государь.

— Вы думаете, что вас расстреляют, что вы будете интересны, нет — я вас в крепости сгною".

Тщательно скрываемый всеми участниками тайного общества замысел цареубийства открылся. В числе других, знающих, что в установлениях общества допускалось убийство Александра I и уничтожение всей императорской семьи, был указан и Анненков. Его привезли из крепости в Петербург, в Главный штаб.

"Когда я входил по лестнице, меня поразила случайность, какие бывают в жизни и пред которыми нельзя не остановиться: я очутился в том самом доме, где провел свое детство; меня ввели даже в ту самую комнату, где я когда-то весело и беззаботно прыгал, а теперь сидел голодный, потому что меня целый день продержали без пищи… Тут я увидел одного из своих родственников, который ужаснулся только тем, что у меня выросла борода, и не нашел ничего более сказать мне. К счастию, я встретил тут Стремоухова, своего товарища по службе, и поспешил воспользоваться этим случаем, просил Стремоухова повидать мою дорогую Полину и передать ей, что я жив. С тех пор, как мы расстались с ней в Москве, я не имел от нее известий, тоска по ней съедала меня, и я был уверен, что она не менее меня страдала от неизвестности".

Неизвестность… Иногда легче вынести самую жестокую правду, чем, не зная покоя, томиться в ожидании намека, слова, хоть каких-то сведений о любимом человеке, то надеяться на лучшее, то с замиранием души ожидать худшего, ежедневно, ежечасно, ежеминутно умирать за него и воскресать вместе с ним, непрестанно жить в тревоге и отчаянии.

Так жила Полина.

Брат Стремоухова, проживающий в Москве, рассказал ей некоторые подробности восстания, вскоре появился и тот, с кем встретился Иван Александрович в Главном штабе. Их сведения были неутешительны: Анненков — в крепости, нуждается во всем — от белья до денег, с помощью которых хоть чуть-чуть можно облегчить существование. Стремоухов посетил и Анну Ивановну, рассказал ей, что сыну ее нужна помощь, но старуха, по традиции своей, заставила его более часа томиться в прихожей, затем вышла в окружении приживалок и сказала, что "вещи сына находятся в кавалергардских казармах и что там есть все, что ему нужно". Судьба покарала ее, она умерла в бедности, растранжирив несметные богатства свои, умерла, обворованная своими приказчиками и управляющими, но сейчас, когда дом ее ломился от всякой всячины, она отказала сыну в малейшей помощи.

11 апреля 1826 года у Полины родилась дочь. Ее назвали Александрой. Волнения четырех месяцев не прошли бесследно для Полины. Она тяжко захворала и три месяца пролежала в постели, почти в бессознательном состоянии, несколько недель она была при смерти.

Рождение ребенка вызвало переполох в доме Анны Ивановны. Вся ее челядь взволновалась — одни злорадствовали по этому поводу, хоть и кормились на деньги своей взбалмошной родственницы, другие, те, что перекачивали правдами-неправдами состояние Анненковой в свой карман, испугались всерьез: а что, если француженка тайно обвенчана с молодым барином и теперь предъявит свои права?! Сама Анна Ивановна настолько любопытствовала по этому поводу, так стремилась узнать, венчаны молодые или нет, что сулила служивому человеку Ивана Александровича две тысячи рублей за правду. Подумать только: отказать сыну в элементарной помощи и платить такие деньги лишь за то, чтобы узнать, узаконен его брак с Полиной или нет!