Марфа накрыла руку Фаины и пригляделась к ней. Девушка все еще была очень бледна и приобрела странную привычку двигать левым плечом, будто поправляя рукав. Будто пытаясь справиться с неутихающей болью. Когда она сделала это снова, Марфу кольнуло странное подозрение.

– Не ушиблась ли ты, часом?

– Нет, бабушка, со мной все в порядке, – ответила Фаина. Ее глаза на короткое мгновение метнулись к сундуку, и уголки губ дрогнули в улыбке, которая не принесла Марфе желанного облегчения.

– И не хочешь ничего мне рассказать?

– Разве что мне не терпится увидеть Матвея, но ты это и так знаешь.

– Знаю. Как чудесно помогло ему на поединке твое благословение, – сказала самой себе Марфа, отстранившись и захлопывая крышку сундука с громким стуком. – Будто в кольчуге невидимой был, раз после такой раны выжил. Откроешь мне свой секрет?

– Нет тут секрета. Матвей мне дороже всех на свете, – сказала Фаина, поднимаясь на ноги. – И я молилась, чтобы ему сохранили жизнь.

– Кому же молилась?

– Известно кому.

– Ночью, у реки?

Девушка вздрогнула, будто Марфа ее ударила.

– Ты была не против, чтобы я увиделась с Матвеем.

– С ним ли? – Марфа сделала вид, что не верит ей, цепляясь за последнюю крохотную надежду, что ошиблась и свиток появился в сундуке только сейчас.

– В чем же, как ты считаешь, я провинилась? – Голос Фаины стал тише, но тверже. Злее. – Неужто это грех – быть с тем, кто мил, в ночь перед смертной битвой?

– Считаю, что ты сделала то, о чем можешь очень горько пожалеть. Где ты была – отвечай мне сейчас же! А лучше скажи, не появился ли у тебя шрам, боль от которого не унять.

Никогда так не кричала на нее Марфа, но ярость в ее голосе была направлена совсем не на девушку. Та пятилась к двери, выглядя так, словно вот-вот бросится бежать.

– Бабушка, прошу, – начала Фаина, и едва сдерживаемый страх в ее голосе сказал Марфе все, что она хотела знать. Стены горницы давили со всех сторон, вытесняя свет и воздух, источая холод. – Не надо вопросов. Ты погубишь нас.

– Я уже тебя погубила, – еле слышно пробормотала Марфа. – Не смогла уберечь. Нужно было объяснить тебе все еще очень давно. Тогда ты бы поняла.

– Что поняла? Ты тоже совершала подобный обряд?

Марфа тяжело вздохнула:

– Нет. Но мне известна его сила. Фаина, послушай меня. Если смерть сделала выбор, ничто на свете не изменит его. Даже воля тех, кто намного могущественнее нас, бессильна перед ее древностью. Ты можешь пытаться спастись или спасти, не из корысти, а во имя добра, но только навлечешь на себя беду. Той ночью твоя слабость была использована против тебя.

– Ошибаешься. Мои чувства к Матвею совсем не слабость. – Фаина смотрела на нее с жалостью, пропустив мимо ушей угрозу. – Благодаря ей я наконец-то чувствую, что живу не зря.

– Несчастное дитя. Как сильно ты мечтаешь обрести утешение в семье, ведь в детстве тебя лишили его с такой грубостью. Отец продал тебя в рабство в обмен на пищу и кров перед началом новых странствий. После смерти обеих жен он возомнил себя волхвом, которому ребенок будет лишь помехой. Ты пыталась убежать, но заблудилась в лесу. Затем лежала в горячке, умоляя помочь тебе забыть его навсегда. Твое желание было понятно. Мои снадобья исцелили твое тело, домашние духи – душу. Ты стала мне послушной ученицей, заботливой помощницей, и ты будешь хорошей женой Матвею. Я не буду смотреть, как изуродуют твою природу. Пусть Марена забирает мою душу и оставит вам жизнь, которую вы заслуживаете.

Марфа не сказала вслух ничего из этого.

– Будем надеяться, пока что беды не случится. Иди, а я тут закончу.

Фая шагала к лагерю быстро, спеша к Матвею и одновременно пытаясь убежать от слов бабушки. Она не понимала, откуда та могла узнать правду, но верила, что их с Мареной соглашение останется в тайне. У нее не будет причин забирать назад свой дар. Сколько бы лет ни осталось Фае, она будет каждый день воздавать духу хвалу, а после… Что случится после, не так важно, если за плечами у нее будет жизнь с Матвеем и их семьей.

Эта мысль отогнала страх, закравшийся в ее душу. Фая улыбнулась лучам солнца, которое только начинало свой бег по небу, и, миновав последние дворы, спустилась к реке, рядом с которой на лугу и разбили временный лагерь.

Они должны были выйти за пределы шатров после последней общей молитвы. Фая слушала приглушенные голоса жрецов, позволив себе восхищаться сверкающими бликами на поверхности реки под смех детей и тихие разговоры взрослых, ожидавших родных. Та же нежная золотистая дымка наполняла небо над их головами, что и в день битвы, но, если тогда утро было для нее блеклым, холодным из-за полнившей воздух тревоги, сейчас она наслаждалась каждым его мгновением.

Когда краешек солнца показался из-за леса, голоса в лагере наконец-то стихли. Сердце Фаи забилось сильнее, полное нетерпения и предвкушения. Со дня их первого поцелуя они никогда не разлучались более чем на день, но Фая могла подождать еще немного. Разумеется, сперва семья Матвея должна будет собраться на молитву предкам; только после этого они наконец-то смогут остаться наедине.

Идя так, чтобы солнце оказалось за спиной, освещая им путь, воины начали покидать лагерь. Жены и невесты бросались им на шеи, дети прижимались к ногам, родители целовали в лоб. Фая посторонилась, чтобы не мешать воссоединению очередной семьи, и встала на цыпочки, высматривая Матвея.

– В добром здравии он, просто замешкался, – сообщил ей деревенский лекарь, проходя мимо. – Подарок твой ищет в шатре, видать, обронил.

Фая весело рассмеялась – она и думать забыла об обещанном подарке. Мимо прошли остальные Рокотовы, поприветствовав ее кивками и даже улыбками, на которые она ответила. В тот момент она была способна на одну лишь радость, а все прошлые обиды оказались забыты. Даже саднящая боль в груди на какое-то время стихла.

Матвей вышел из лагеря одним из последних, и Фая, не чувствуя под собой ног, побежала навстречу. Он поймал ее в объятия, слегка пошатнувшись, и зарылся лицом в шею. Она слышала, как он повторяет ее имя, щекоча губами кожу, но сама не могла произнести и слова, переполненная чувствами от его близости и жмурясь от бросившегося в глаза солнца. Казалось, впервые за все время, что они были в разлуке, она могла свободно дышать. Одна ее рука мягко гладила его по волосам, другая по спине, и, когда его колени подогнулись, Фая села на землю вместе с ним. Ей пришлось отстраниться, чтобы наконец-то увидеть его лицо и осыпать его поцелуями, и, когда он засмеялся ей в губы, она поняла, что еще не слышала ничего прекраснее этого тихого звука.

– Я очень скучала, – сказала Фая и добавила со строгостью, обращенной к воображаемым врагам: – Пусть это будет первый и последний раз, когда тебе пришлось уйти.

– Следующий, кто осмелится пойти на нас в атаку, познает гнев моей милой, – без насмешки, но с нежностью произнес Матвей, обвивая ее руками. – Я научу тебя биться на мечах перед нашим путешествием. Тебе не будет равных в бою.

Рядом раздались смешки. Фая и не подозревала, что у них были зрители. Матвей продолжил тише и медленнее, глядя только на нее:

– Ты была в моих мыслях каждое мгновение дня и ночи. Даже сейчас, пока я искал подарок, мне почудилось, что ты была рядом и направила мою руку своей. Только подумай, прикоснулась как наяву и сразу исчезла. Но глаза, мне показалось, были другими, золотистыми… Зеленые мне нравятся куда больше.

Фаю кольнула странная, совершенно неуместная сейчас тревога, и она отмахнулась от нее, засмеявшись. Матвей часто говорил, что ее глаза были яркими, как освещенный солнцем лес. Он потянулся к суме на поясе.

– Сейчас найду его, он здесь… – Он сглотнул и нахмурился, откинувшись назад, так что ей пришлось вытянуть обе руки, чтобы не разрывать объятия. – Сейчас, сейчас…

Его пальцы заметно дрожали, и, когда он отпустил ее талию, чтобы опереться о землю, Фая почувствовала, как улыбка сползает с лица.