Морис Ревиаль сидел за столиком летнего кафе с чашкой кофе в руке. На столике перед ним лежала развернутая «Фигаро», забытая предыдущим посетителем. Сосредоточенный на своих мыслях, он рассеянно созерцал происходящее вокруг. Кафе было расположено на тротуаре маленькой улочки, почти такое же, как рядом с его домом. Но оказаться рядом с домом ему совсем не хотелось. Возможность встречи с Жаклин в настоящий момент его не прельщала. Его настроение совсем не располагало к романтическим отношениям.

По проезжей части, мило переговариваясь между собой, неторопливо шествовали люди, большинство из них было в желтых жилетах. Активность движения «желтых жилетов» пошла уже на убыль. В людях уже не просматривалась ожесточенная энергичность и безудержная решительность, присущая начальной фазе протестного движения. Движение могло бы превратиться в милую привычку и добрую традицию, как празднование взятия Бастилии 14 июля, если бы не двусмысленная изворотливость ответных мер властей на протест. Конечно, Макрон пошел на уступки протестующим. Но большинство французов сомневалось в искренности и долговременности его социальных новшеств. Особенно их тревожили упрямые намерения власти относительно пенсионной реформы. Именно эти сомнения и не давали стихнуть протесту, поднимали накал и вселяли жизненные силы в движение. Но Ревиаля в настоящий момент тревожила в большей степени шаткость его собственного положения, собственная судьба, собственное будущее, нежели всенародный протест.

Морис мысленно переваривал разговор, состоявшийся час назад с его непосредственным начальником Франсуа Блине. Разговор был крайне неприятный. Неприятным он был по многим причинам. Во-первых, это был когнитивный диссонанс в отношении оценки руководством проделанной Ревиалем работы. Нет, конечно, и раньше ему указывали на ошибки в работе. Это было непреложным правилом взаимоотношений начальства с подчиненными. Так сказать, расстановкой приоритетов в служебной иерархии. То, что начальник должен быть умнее и прозорливее подчиненного – являлось непреложным правилом. Эту истину Морис усвоил давно и твердо. Он неуклонно следовал негласному правилу дать начальнику возможность почувствовать себя умнее подчиненных. Вот и сегодня, на первый взгляд, начало разговора было вполне дежурным.

Блине сухо сообщил, что в действиях Мориса выявлена коррупционная составляющая.

Морис воспринял эти слова как неуклюжую попытку Блине подшутить на ним и продемонстрировать свое заскорузлое чувство юмора. Блине замолчал и потупил глаза, продолжая оставаться серьезным. Морис мысленно выругался, шутка затягивалась. Блине продолжил свою речь:

– К таким выводам пришла комиссия TRACFIN. Коммандант, вы отстранены от дел, в отношении вас начато служебное расследование.

Ревиаль все еще надеялся, что вот сейчас начальник по-дурацки раскатисто расхохочется, а Морису останется только услужливо улыбнуться.

Следующая фраза Блине добила Ревиаля окончательно и поставила жирную точку на розовой надежде о неуклюжем розыгрыше.

– Ваша деятельность бросает тень на все мое подразделение, даже на весь департамент. Она не может остаться без последствий.

Выражение лица Блине не оставляло сомнений, что дело приняло серьезный оборот.

У Мориса от удивления отвисла челюсть, вылезли из орбит глаза. Вид у него был, наверное, очень дурацкий. Блине, взглянув на Ревиаля, попытался даже его подбодрить:

– Ну, ну… не стоит так отчаиваться. Возможно, допущена ошибка. Все могут ошибаться. Особенно легко допустить ошибки в нашей работе. Но, сразу предупреждаю, не стройте иллюзий. В случае вашей вины не ждите от меня заступничества и поблажек.

Блине все-таки решил не ронять лицо корпоративной этики:

– Но одно могу обещать твердо. Я постараюсь сохранить объективность в ходе расследования.

Ревиаль хмуро поблагодарил:

– Спасибо, патрон. Правда, я не совсем понимаю. Подозрения в отношении меня связаны с моим последним заданием?

Блине отреагировал холодно:

– Похоже, эти подозрения в отношении вас не лишены основания, если вы сами указываете на их источник. Проверке будет подвергнута вся ваша деятельность.

Морис недоуменно скривил рот. Он уже начал постепенно выходить из шока. Но растерянность, которая еще толклась в его душе, неудачно продиктовала следующий вопрос:

– Но могу я все-таки поинтересоваться, что мне конкретно вменяется в вину?

Блине холодно посмотрел на Ревиаля:

– Расследование будет вестись в установленном порядке. Я не уполномочен сообщить вам большего, чем уже сказал.

Морис попытался ухватиться за соломинку:

– Но вы не будете отрицать, что результаты моей последней работы были успешны?

– В сложившейся ситуации это не имеет значения. Я вас больше не задерживаю.

Блине стал перекладывать на своем столе бумаги, показывая, что аудиенция завершена. Морис нетвердым шагом вышел из кабинета. Сейчас, сидя в кафе, он продолжал мысленный диалог с начальником. Здесь ему так удачно приходили в голову возражения и аргументы, которые так легко ускользали в кабинете начальника. Но как только в его воображении вставал холодный взгляд Блине, кто-то в голове Мориса обреченно вздыхал и безнадежно опускал руки, чтобы через несколько мгновений разразиться новой отчаянной тирадой. Ревиаль предпринимал попытки мысленных диалогов с более высоким начальством. И опять перед ним вставала стена. Он совершенно не мог предугадать ответы комиссара Дюфо на свои аргументы. Логика настаивала, чтобы Морис посетил того, кто ему дал карт-бланш на его последнюю миссию. А интуиция крепко удерживала Ревиаля от совершения подобного шага.

Все, что оставалось сейчас Морису – это прибегнуть к диалогу с самим собой, со своим вторым «я».

– Но они же идиоты. Они что, не видят или не понимают, что происходит? Я им принес ключ от ситуации, сложившейся в стране. А они отмахиваются от меня, как от назойливой мухи. Надеются в очередной раз разрешить ситуацию негодными полумерами и средствами. Как всегда, будут банально вышибать дверь в закрытую комнату, в которой никого не окажется. Это же тупик. Цугцванг. Опять наступят на старые грабли.

Второе «я» было настроено скептически:

– А с чего ты решил, что ты тут самый умный? Ключ он, видите ли, принес. А кто тебе сказал, что это ключ от той двери, которую они собираются открыть? Сидишь здесь, пыхтишь от недовольства, как ежик. Строишь из себя непризнанного гения. Созерцаешь обиженно пространство. А в результате не видишь ничего дальше своего носа. И из этого делаешь глубокомысленный вывод, что познал суть и истину происходящего.

Морис огрызнулся:

– А это что, не так? Вот чего я не вижу такого, что видят они там, наверху?

– Тебе ли не знать? Ты и они вращаетесь в разных информационных потоках. Одно дело – мыть руки под краном, другое дело – купаться в океане.

– Подумаешь… Вода – она и есть вода.

Второе «я» сердито прищурило глаз:

– Вода-то вода, да соленость у нее разная. Попробуй напиться морской водой, тогда поймешь разницу между ними и собой.

– Неудачная аналогия.

– Как знать, как знать.

Морис вскипел:

– Да если хочешь знать, этот русский нам подарок преподнес на тарелочке с голубой каемочкой, как говорил мой дед. Триггерная социальность. Он ухватил самую суть. Хотя… – Морис сузил глаза и слегка прикусил нижнюю губу. – А вот понял ли он сам то, до чего сумел докопаться и додумался? Похоже, нет. Не поймешь их, этих русских. Хотя…

Ревиаль стиснул зубы, и на его щеках заходили желваки. Как же выразительно молчал этот русский на их встрече в черногорском кафе. Упорно отказался от его, Мориса, предложений. Но зацепочку-то оставил.

«А мы за эту зацепочку-то потянули. И все получилось. Вот только после разговора с Блине возникают сомнения, то ли получилось, на что я рассчитывал. Взгляд… Взгляд этого русского там, в черногорском кафе… Ожесточенность или испуг были тогда в его глазах?»