Конечно, это уже нам. Кого ж нам ещё искать в приёмной председателя, как не его самого?!

Она ещё открывала свой рот, включала на полную громкость красный, карминный свет своего запрещающего сигнала, не успевая без туфелек выскочить из-за стола и загородить дорогу, как Лёнька спокойно кивнул ей в ответ. Словно бы с чем-то соглашаясь, он бросил на ходу солидным баском «Добрый день!» (вообще-то у него баритон) и, не слыша нарастающих воплей светофора, открыл массивную дверь под чёрной кожей с медно-золотыми шляпками обивочных гвоздей. Миновав просторный тамбур, в котором, как только мы наступили на площадку, где-то наверху услужливо вспыхнул семафорный зеленоватый свет, мол, колея свободна, валяйте дальше, смельчаки, коли уже здесь – мы вошли таки в кабинет, самое-самое сердце лабиринта.

От входа вдоль стен в два ряда стояли мягкие, обитые алым бархатом полукресла. Весь пол в кабинете был покрыт толстым волосатым ковром, заглушающим звук любых шагов, а также конечно внезапных падений. Посреди, торцом к двери стоял длинный стол под синим сукном, а на дальнем конце его, в глубине кабинета, возвышался стол другой. Был он громадный, как футбольное поле, с полированной двухэтажной крышкой, в которой симпатичной бухтой виднелся глубокий овальный вырез. Последнее время такой мебельный выкрутас даже в городе считался очень модным.

Вот в этом-то вырезе, не за столом, а, можно сказать, в столе, в самой его середине сидел тучный человек. Как будто стоял на якорях в той бухте великолепный океанский лайнер. И не страшны ему были ни ветры, ни шторма, разве что какой-нибудь подленький айсберг прошмыгнёт в виде журналиста. Сбычив огромную с редкими седыми волосами голову, на которую с двух сторон подобострастно гнали прохладный воздух старательные чернокрылые вентиляторы, тот человек-лайнер исподлобья смотрел на нас. Где-то пробили склянки. Это начали отмечать здешнее драгоценное время тоже большие и полированные напольные часы с маятником, стоявшие в углу кабинета.

– А-гм… Писаря явились, – снисходительно, с нехотя появившейся полуусмешкой прогудел председатель, и в самом деле человек-пароход. Точно – Генералов!

– А нам сказали, что вы в поле! – Громко, чтобы услышала и секретарь, воскликнул Лёнька. – Здравствуйте, Дмитрий Лукич!

– Поспею ещё и в поле. – Генералов выпрямился, по всему видно, что перед нашим приходом писал что-то, либо вид такой по-быстрому изобразил, завидев нашу антилопу у своего подъезда и зная, что Лёнька наверняка прорвётся к нему и через батальон отлакированных светофоров. Вложил в чёрную подставку длинную как веретено ручку.

– С чем пожаловали, корреспонденты, признавайтесь?!

– Не с чем, а зачем, – заложив руки за спину, Лёнька с глубокомысленным видом прошёлся вдоль синего стола. – Вчера в райкоме партии шёл разговор о подготовке к уборке урожая…

– То мы знаем, – усмехнулся Дмитрий Лукич, – сами там разговаривали.

– Тем лучше. Тогда вы, наверное, знаете и о том, что Тимофей Кузьмич, – Лёнька многозначительно поднял вверх замурзанный палец, – лично распорядился обобщить ваш опыт на страницах «Авангарда».

– И то мы знаем. – Генералов, кряхтя, развернулся в кресле и бесцеремонно уставился на меня запавшими в морщины колючими глазами. – А это хто?!

Лёнька кашлянул и, ухмыляясь, представил: – Простите, не догадался сразу познакомить. Виктор Шангин, наш сотрудник. А это, – Лёнька склонил как фазан голову в сторону председательского стола и торжественно провозгласил: – А это, Витёк, конечно, если ты всё ещё не догадался, это – сам легендарный председатель знаменитого фирменного колхоза «Колос» Герой Соцтруда Дмитрий Лукич Генера-алов!

– Што это ты так, Лёнь? – Не торопясь, почесал Лукич правое ухо. – Я на самом деле не знаю этого человека.

– Эх, Лукич, Лукич, – вполне натурально посерьёзнел Ленька, он сел рядом со мной и голос его заметно потеплел, – говорил я вам неоднократно, как легко иной раз вы можете обидеть человека. И подавить. В этот-то кабинет колхозники, небось, на полусогнутых входят?! Или вползают, как крепостные?! И немудрено – в такие-то хоромы!

– Ты, Леонид, мне этим в глаза не тычь! – Опять сбычился председатель, теперь очень напоминая какого-то киношного героя. – Хватит, пожили в развалюхах. Сам, поди, всё время пишешь о научно-техническом прогрессе, о совершенствовании руководства. И мы, колхозники, хотим жить по-современному. И живём, начинаем жить! – Колхозник Лукич как бы принципиально хлопнул толстой ручищей по столу. – По сменам работаем, по восемь часов. Графики у нас есть и поточные линии, и диспетчерскую службу не хуже городской организовали. Так чего это я, руководитель такого предприятия, в завалюшке буду посетителей принимать? Ни хрена! И я хочу, как директор завода, чтобы и ковры, и приёмная, и селектор, и своё, служебное телевидение, и всё такое прочее.

– Прочее-то у вас есть, а вот главного нет. Не уважаете вы человека. – Стоял на своём Лёнька и не сдавался. Интересно, зачем он драконит этого Титаника?

– Ты это брось, – тут же среагировал на хорошо ему знакомый наезд председатель. – Эти штучки я слышал-переслышал. У нас народ простой и нечего перед ним выпендриваться. «Ах, пожалуйста, ах, простите!». Да какой же это из меня председатель был, если бы я так хвостом вилял перед людьми?! – Лукич достал из стола пачку сигарет и, чиркнув замысловатой зажигалкой, выпустил пёрышко голубого огня, закурил. – Это мы не будем перенимать у городских. Пусть они у нас перенимают, как без лишних слов дело делать. Что сказано – закон! Коротко и ясно. А рассусоливать, – Генералов повертел возле своего виска двумя растопыренными пальцами, – нам этот театор вовсе ни к чему.

– Опять заехали не туда, – продолжал подначивать Лёнька, продолжая явно принятую у них словесную игру-перебранку. – Кто этого от вас требует – рассусоливать, выпендриваться?! Вы что, навредите себе, своему авторитету, если не с фырканьем и не с рычаньем подойдёте к человеку, а со вниманием и уважением?!

Интересно, а зачем самому-то Генералову эта детская игра в поддавки?! А нравится, нравится же этому седому пацану весь этот спектакль, когда заезжий корреспондентишка, да ещё из районки, как бы осаживает и поучает самого его, великого и ужасного. Наверняка просёк этот старый мудрый кабан и педагогическую направляющую развернувшейся так называемой пикировки. Понял обучающий элемент пылкой речи, для меня, единственного зрителя-слушателя предназначенной – мол, учись, Витёк, правде жизни, пока мы живые. Как мы на таких динозаврах ездим, как укрощаем.

Само собой, подыграл, жалко, что ли. Небрежно и спокойно. Как Леонардо своему подмастерье. Так что стало совершенно ясно, корешки они стародавние и довольно крепко уважают друг друга. Может быть даже под дичь. Отсюда и это дружеское фехтование, притом с дешёвыми театральными эффектами. Поистине филигранная игра в холостой пас звёздных нападающих – буквально в одно касание! Небрежно. Наверное, подобным образом они репетируют постановочные интервью «за жизнь» на случай приезда какой-нибудь действительно важной журналистской шишки.

–Ладно тебе, заталдонил своё, – снова добродушным пароходом прогудел человек Генералов. – Не выйдет, брат, не привык я со слюнявочкой ходить. В колхозе меня уважают. Где ещё так люди живут, как у нас, то есть, как у меня?! И в районе, и в крае крепко ценят. Значит, есть за что. Значит, неплохой я председатель, мягко говоря. Неплохой! Понял?! – Лукич многозначительно-убедительно покосился на меня и помолчал, явно наслаждаясь своей неотразимой логикой. Потом, натужно крякнув, полез из своего стола. – И вообще, парень, приехал за делом, им и занимайся смело. Давай-ка лучше на поля съездим, в бригады заскочим и пиши себе потом на здоровье, выписывайся. Так, Виктором, говоришь, тебя кличут? – Тут Генералов хлопнул меня по плечу, будто в «жучка» играл. – Не слухай ты Лёньку. Мы с ним по-свойски, пошуткуем малость и заново други. А тебя я не хотел обидеть, не думай об этом, ладно?