ПРЕДИСЛОВИЕ

Действие повести происходит в аду. Это не должно смущать. Загробный мир – лишь проекция наших страхов и надежд.

У меня не было желания кого-то высмеять или оскорбить. Поверьте, к религии эта книга не имеет никакого отношения.

НЕСКОНЧАЕМЫЙ БАЯН

– Шесть, шесть, шесть…

В металлическом диске есть нечто волшебное. Он, как послушный пес, всегда возвращается назад.

– Шесть, шесть, шесть… – повторяет пожилая женщина.

В безобразной телефонной будке местами сохранились стекла, но от этого она выглядит еще безнадежней.

Строго говоря, аппарат располагался не в самом аду, а за городом, на пригорке. Кто его поставил и когда – остается тайной, но замысел очевиден: связь предназначена, чтобы жители преисподней смогли поговорить с родными. Тем не менее, сюда никто не ходит. Во-первых, забираться на скользкий холм неудобно. Во-вторых, говорить не о чем: у жителей преисподней и обитателей небес слишком разная жизнь.

Женщина заметно нервничала, вцепившись железной хваткой в черную трубку. Кажется, еще секунда, и ей ответят. После паузы в трубке послышался уютный шелест, словно там поселился добродушный хомячок. Затем – мягкий голос:

– Дорогие убийцы, грабители и насильники, напоминаем вам, что в скором времени согласно распоряжению отдела господней любви состоится переселение в рай. Вас ждет лучший из миров, хотите вы этого или нет.

Этот текст она знала наизусть. Барышня терпеливо ждет. Ее не смущает резкий запах аммиака и осколки стекол под ногами. После небольшой заминки автоответчик продолжил:

– Если вы хотите узнать технические подробности амнистии и задать вопрос специалисту, нажмите цифру шесть.

Вращение диска. Растерянной особе непременно хотелось поговорить со специалистом.

– Ничего не помню, – шепчет она.

В памяти хранились заученные вопросы, но в момент волнения они выскакивали из головы.

Стоять в тесной будке становится тяжелей: фуфайка стягивает грудь, ноги болят, баян боязливо жмется к ботинкам.

В трубке – успокаивающая музыка. Та самая, от которой хочется лезть на стену. Женщина вздыхает и поднимает голову. Потолок телефонной будки расписан руками благоговейного романтика, выразившего в адрес Господа некоторые претензии, дополненные следами крови и других телесных жидкостей. В этом не было богохульства: автор обладал ограниченным запасом художественных средств.

Мелодия доиграла и началась заново. Очевидно, что «специалист» не спешит вступать в разговор. Как бы женщина ни скрывала, в глубине души ей нравилось это: тесная будка, вонь, ожидание. Ежедневный разговор с автоответчиком превратился в ритуал.

Но всему есть предел.

– Ладно, – изрекла дамочка и положила трубку.

В такие моменты она улыбалась: «Хорошо, что никто не ответил». Вряд ли бы её обрадовали.

Толкнув дверцу, она на мгновение замерла: наглая утренняя свежесть приводит мысли в порядок.

Находясь на отшибе преисподней, можно насладиться невероятным видом города, открывающимся с холма. По утрам ад романтичен: кривые многоэтажки, ядовитый туман, цветастые крыши гаражей и ничтожные человечки в грязи.

Если верить обещаниям, завтра утром никого здесь не будет. Но даже сейчас, накануне этого переезда, нужно идти на службу сквозь агонизирующие переулки загнивающего города. Женщина вздыхает, поправляет портупею и делает неверный шаг по мокрой траве.

Спуск занял у нее меньше времени, чем подъем: поскользнувшись на зелени, несчастная баянистка, скатившись кубарем с холма, плюхнулась в лужу.

– Как всегда, – ворчит сокрушенная дама, соскребая грязь с одежды и поправляя алую повязку на локте. «Иванна» – это имя или должность? Никто не может ответить. Да и какое это имеет значение? Она смирилась: невнятная кличка радует слух. Ее можно произносить нараспев, а можно выть. Так ее могли звать соседки-подруги, если бы они у нее были: «Слышь, Иванна, укроп вчерась поспел».

Падение было неприятным, но таково естество этой земли, она разъезжается под ногами. В аду единственный сезон: весна–осень как признак неопределенности. С этим ничего нельзя поделать.

И все-таки приятно пройтись по этой мерзости. Иванна чувствовала, как ботинки неумолимо пропитывались ледяной влагой, от которой холодело внутри, но наполняло комсомольской бодростью и тягой к преодолению препятствий.

Типовые дома не столь привлекательны вблизи: хмурые, обреченные, серые. В былые времена было точное определение для таких построек. Их называли «хрущоба». Очевидно, что свою жизнь хрущобы начали задорно, но увязли в бытии на полустанке между капитализмом и светлым будущим. Теперь они в легком замешательстве: завалились набок, сползли под асфальт, но так и не решили, утонуть или все-таки нет.

Но все не так печально. Вокруг зданий выросла экосистема из скамеек, площадок, игрушек, случайных объектов и нелепых субъектов, снующих туда-сюда.

За первый век пребывания здесь женщина с дурацким именем уяснила, что в преисподней царит безразличие. «Ад – это не прожарка. Ад – это томление» – написано на входе сюда.

Иванна проносилась мимо приветливых жителей, дебоширов и налоговиков, застрявших в аду, словно орешки между зубами. Женщина приветливо улыбалась, насколько ей позволяла природная скромность.

Вот так, с глупой ухмылкой на лице, был шанс уверенно и быстро дойти до работы, если бы за спиной не раздался плаксивый голос:

– Женщина с баяном…. Остановитесь, пожалуйста.

Иванна обернулась. На детской площадке, между кривых хоккейных ворот, помещалась группа пухлощеких мужчин и настороженных женщин в просторных рубашках, снизу пропитанных грязью, сверху – девственно чистых. По настороженным лицам, пустым глазам и ласковому оскалу в них нетрудно узнать сектантов.

Грозный предводитель стоял в центре по колено в ледяной чаче:

– Завтра мы отправимся в рай. Какой шанс для нас! Женщина, я по лицу вижу, что Вы злое, непотребное существо.

– Непотребное! – заорали приспешники.

Этим Иванну не удивить. Но ей любопытно другое: почему на повязке предводителя вышито слово «Сизый»? Он никак не соответствовал этому имени. Долговязый мужчина походил на Иннокентия Петровича или Аркадия Семеновича. Но к чему эти фантазии?! В аду нет отчества! Оно может напомнить о Боге. А здесь это неуместно: в преисподней есть только прозвища или фамилии, походящие на прозвища.

Несмотря на отсутствие интереса у слушателей, мужчина продолжал:

– Нас, негодяев, простили, и с той минуты мы должны бля…бли…блюсти свой нрав. Мы стоим в нечистотах уже год, чтобы не вершить злодеяний. Братья и сестры, мы отличаемся от прочих святотою наших душ. У нас будет особое место, это по-любому!

– По-любому, – подпевали сектанты.

Жители хрущоб словно бы не замечали их: играли в карты, выгуливали собак, судачили о мелочах.

– Мы должны быть девственно чисты, чтобы встретится со Всевышним или с кем-нибудь еще. Вставай с нами, о прекрасная баянистка!

– Вставааай! – подпевали сектанты.

Сизый вызывающим взглядом обвел детскую площадку.

– Пусть нас ругают и плюют! Мы лишь утремся!

Соседи не желали на него плевать. Он с надеждой поглядел на Иванну. Но тщетно: интеллигентная не собиралась плевать в незнакомых. Она уже собралась уходить, когда услышала отчаянные всхлипы и почувствовала мокрые руки на шее:

– Мне так страшно!

За все годы, проведенные в аду, музработница привыкла ко всякому: заточке под ребра, кирпичу в висок. Но происходящее не поддавалось никакому сравнению – растроганная, беспомощная, мокрая истеричка душит ее в объятиях.

– Вернись, окаянная! – шипели соратники.

Однако, секунда, другая… и все они, ломая шеренгу, кинулись на ошарашенную баянистку, как свора щенят. Ее обнимают, щекочут, тискают, шепчут на ухо. Из всего услышанного она запомнила только одно: «Будто завтра за тобой заедет папа, но ты не знаешь, кто он такой!».