- Это мой муж и сыновья, - представила Таня. Мужчина улыбнулся:
- Самовар готов!
Таня принялась проворно накрывать стол к чаю. Вдруг она обратилась ко мне:
- Скажите, пожалуйста, господин... то есть, извините, товарищ полковник, где сейчас находится сто пятидесятая дивизия?
Я от изумления не сразу нашелся, что ответить.
- А почему вас заинтересовала эта дивизия?
- Я сейчас покажу газету. Она выходила на латышском и на русском. Это последний номер, который немцы выпустили перед тем, как уйти. Прочтите, и вам станет понятно, почему я задала такой странный вопрос.
Таня достала сложенный в несколько раз тонкий желтоватый лист. Подвалом на первой странице была помещена статья, которая и объясняла повышенный интерес здешних жителей к нашей дивизии. Это был обычный прием фашистской пропаганды - примитивный и грубый, В статейке говорилось, что наступающие русские - жестокие азиаты, которые не берут пленных, отбирают у латышей вещи, убивают мужчин и насилуют женщин. Особенно отличаются в жестокости и грабежах солдаты 150-й дивизии, не брезгающие ни лошадьми, ни пчелами, ни домашним скарбом.
Я усмехнулся:
- Насчет сто пятидесятой дивизии вы сможете сами составить мнение. Я командир этой дивизии. В Маслове находятся наши солдаты.
- Извините, - пролепетала в замешательстве Таня, - я не хотела...
- Да нечего вам извиняться, - перебил я ее. - В чем же тут ваша вина? А я вас попрошу утречком сходить к соседям и узнать, как вели себя наши бойцы: не взяли ли что-нибудь, не обидели ли кого. А потом мне расскажете. Только по-честному, хорошо?
- Хорошо...
День догорал. Нас клонило в сон, сказывалось напряжение предыдущих ночей. Сейчас мы с наслаждением предвкушали возможность спокойно поспать до утра. Таня стелила мне и Максимову. В этот момент в горницу вошел взволнованный майор Муравьев - помощник начальника связи по радио.
- Товарищ полковник, разрешите доложить! Ваш хозяин порезал все наши антенны и телефонные провода.
- Как так? Не может быть!
- Точно. Лично проверил.
Мгновенно пропало всякое желание спать. "Неужто готовится диверсия? мелькнуло в голове. - А что? Разве мы знаем эту семью? Улыбки улыбками, а кто может поручиться, что она не связана с немцами?"
- Ладно, сейчас разберемся, - и я попросил позвать хозяина в комнату. Он вошел испуганный и недоумевающий.
- Вы резали провода?
- Да, конечно... У меня приемник. Есть советский приказ. Я старался выполнить...
Эта несвязная речь не очень развитого человека - Таня была куда живее умом, чем ее муж, - напомнила мне о приказе, который вывешивался во всех населенных пунктах, куда входили наши части. Приказ от имени советского командования запрещал населению, в силу военной необходимости, пользоваться радиопередающими и приемными устройствами и предлагал убрать все антенны.
- Приказ был, - сказал я строго, - но при чём тут наши прохода?
- Немцы запрещали иметь радио, - растерянно бормотал мужчина. - Они ушли, я сразу же достал приемник, установил. Потом пришли ваши. Повесили приказ. Я, как узнал, что надо резать антенны, - сразу в сад. А там много проводов. Я хотел как лучше...
Таня молча, с окаменевшим лицом слушала весь этот разговор. Потом вдруг разразилась рыданиями:
- Поверьте, он не нарочно! Он, как всегда, не разобрался до конца... Он хороший, честный работник, но не очень... не очень сообразительный! Не надо его расстреливать!
- Да мы и не собираемся, - успокоил я ее. - А вот разобраться разберемся. Если он на в чем не виноват, ничего ему и не будет.
Через час Муравьев доложил:
- Разобрались, товарищ полковник. Хозяин злого умысла не имел. Запутался в огуречных плетях и пошел шуровать...
Успокоенные, мы уснули крепким, сладким сном. Рано утром Таня напоила нас в дорогу молоком.
- Как я вчера напугалась, ужас! - смущенно призналась она. - Думала, расстреляете моего мужа... А наше желание, товарищ полковник, я выполнила. Была у соседей. Все очень довольны вашими солдатами. Никого они не обижают. И свои военные дела делают очень аккуратно - огородов не топчут, деревья берегут.
Еще бы! Большинство наших бойцов сами в недалеком прошлом были колхозниками, крестьянствовали, и уважение к сельскому труду у них хранилось крепко. И каждый готов был не то чтобы разрушить что-нибудь, а, наоборот, помочь по хозяйству латышским семьям. Война вовлекла людей в неумолимый круговорот, выход из которого имелся один: победить, сохранить свой строй, свою власть, свои права. Все остальное было за гранью жизни. И они воевали как лучшие в мире солдаты. Но страшный, кровавый труд войны не приносил душевной радости русскому человеку. И, попадая на короткий постой в село, он давал выход сладкому томлению по крестьянской работе.
Мы вышли на крыльцо. Здесь собралась группа латышей
- Спасибо! Спасибо вам! - разом заговорили они. - Наконец-то избавили, нас от этих псов. Желаем вам скорой победы, военного счастья!
- Фашисты сюда не вернутся, - заверил я их. - Можете трудиться спокойно. Скоро им совсем придет конец. Видите, не с пустыми руками мы на запад идем.
По улице, поднимая пыль, проходили грозно рычавшие танки. Попрощавшись с хозяевами, мы сели в машины и поехали догонять колонну, направлявшуюся в сторону населенного пункта Кауната.
Между двух озер
К утру 22 июля дорога, по которой продвигались основные силы дивизии, привела нас в Малоховку - деревеньку, расположенную близ двух озер. Одно из них по отношению к другому было вдвое большим. Названий водоемов на карте не было. Для удобства мы окрестили их Верхним и Нижним.
Противник откатывался так поспешно, что нам не удавалось вступить с ним в соприкосновение. Несколько раз немецкая авиация пыталась бомбить наши колонны, но безуспешно. Видно, и летчики у гитлеровцев стали не те, что были в сорок первом - сорок втором годах. Опытных асов либо погребла русская земля, либо приняли лагеря военнопленных. Самолеты водила главным образом молодежь.
На привал мы остановились в негустом лиственном лесу, подступавшем к Малоховке. За стволами деревьев серебрилась вода. Это виднелась южная оконечность озера Верхнего. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, ткали на траве яркий узор. Над головой стоял птичий гомон. Где-то неподалеку трудился дятел. Доносился аппетитнейший запах тушеной баранины. Это штабной повар Блинник колдовал над завтраком. Он был почему-то мрачный как туча, молча накрывал импровизированный стол, помогая Маше - ядреной девятнадцатилетней сибирячке, блиставшей яркой и пышной крестьянской красотой. Маша у нас выполняла обязанности официантки. С Блинником у нее отношения были особые. Тридцатилетний повар робко ухаживал за своей подчиненной, не встречая, впрочем, взаимности. Но недостаток обоюдности в любви восполнялся в какой-то мере дружбой. На правах друга Блинник нередко работал за Машу, давая ей возможность отдохнуть.
Оперативная группа дружно принялась за поздний завтрак. Когда была отдана дань баранине, кто-то поинтересовался:
- Блинник, что с тобой?
- Ничего, все в порядке.
- Ну да? А не опять ли разлад с Машей?
Повар хмуро глянул на говорившего и, буркнув: "За чаем схожу", удалился. За столом прозвучал приглушенный смешок. В это время появился взволнованный Коротенко:
- Товарищ полковник! Немцы силами до дивизии отходят на запад. Сейчас они километрах в десяти северо-восточнее нас.
Завтрак был забыт. Я развернул карту. Оказывается, мы обогнали противника. Ситуация сложилась в какой-то мере знакомая. Примерно в такой же обстановке побывала 182-я стрелковая дивизия, когда она продвигалась к городу Дно. Тогда мы тоже оказались во главе наступающей армии и тоже обнаружили противника, отходившего по параллельному с нами пути. В тот раз мы отрезали неприятеля и разгромили его. Сейчас задача была такой же: не дать фашистам прорваться к Резекне, связать их боем, рассеять и уничтожить.
