С Андрюшкой, правда, возникли проблемы. Ребенок и в самом деле оказался до безобразия избалован. Сперва он наотрез отказался умываться. А когда я заявил, что грязнули у нас завтракать не будут, заорал на одной ноте:
— Ааааа…
Причем, самое противное, что это был не плач, а именно ор. Никаких слез в нем и в помине не было. Там было одно только требование! «Дайте мне то, что я хочу или я буду орать! Вам же хуже будет.»
— А кто будет орать, получит по жопе, — сквозь стиснутые зубы процедил я. Как же меня бесят эти детские попытки манипулирования…
— Аааа… — ничуть не испугался мелкий пакостник. Даже наоборот, добавил громкости и гнусавости в свой вой. Не верит, блин.
— Ну, сам напросился! — схватив за одежку слегка разворачиваю и действительно, пару раз припечатываю его по заднице. Причем из последних сил сдерживаясь, чтоб не в полную силу.
— Аааа… — тональность воя моментально меняется! Теперь в нем звучит неприкрытое возмущение! «Как, мол, так!? Меня нельзя! Я ж ребенок! Да уж…» Не думаю, что он так же качал права с Элькой. Та, насколько я мог судить, с ним не церемонилась. Почему же тогда он так «выёживается» со мной? Видимо, просто потому, что четырнадцатилетний Альберт кажется ему вполне взрослым. А в общении со взрослыми эта тактика всегда приносила свои плоды. Вот и не может переключится обратно. И что мне с ним делать? Вздуть капитально? Но орать-то он не перестанет. Только что орать будет уже по делу. Но бить ребенка? Вот такую вот соплю? Мда… А что тогда? А вот что…
— Ладно, подождем пока ты успокоишься… — я, по прежнему держа его за шиворот, хватаю его курточку и штаны и тащу скандалиста на улицу. Он пытается упираться, но куда там. Против меня-то? Не получается, мелок ещё. В баню его. Запихиваю в парилку. Кидаю ему его одежду и закрываю дверь. Запора на двери нет, но я подпираю ручку двери лавкой. Все. Заперт. Пусть охолонет немного.
Сам же возвращаюсь в дом, булькая от злости. Будет он мне тут капризы свои показывать. За столом ухаживаю за девочками и шучу с ними… Хотя получается так себе… Меня еще немного потряхивает. Хотя, гляжу — Настена смотрит полностью одобрительно. Ну а Ева… Ева еще ничего не понимает. Хотя тоже — с какой-то опаской взирает. Напугалась, что ли? Ну, ничего страшного. Отойдет.
После завтрака Настя внезапно засобиралась домой. Я даже как-то растерялся. Почему-то был уверен, что мы теперь одной семьей жить будем, а она домой вдруг.
— У меня же там Динка не кормлена… Ну, собачка наша. И Рыжик. Котенок. Меня и так дома больше суток не было. Они там замерзли наверно и проголодались.
— Так приноси их сюда? Всем вместе-то веселее будет.
— Да и сам дом… Это же мой родной дом. Как можно бросить его? Я же там — с самого детства. Когда еще маленькая была.
— Ага, а сейчас уже большая?
— Ну, все равно. Я всю жизнь в нем прожила. Мой родной дом. Как я его брошу? Нет, я домой.
— Ну да, ну да, — кисло согласился я, — дома и стены помогают… В гости-то заходить будешь хоть?
— Да, конечно. А можно я телефон принесу зарядить вечером? И телевизор посмотреть…
— Приноси. И сама приходи конечно. И вообще, если тебе чем-нибудь помочь надо будет — ты всегда можешь ко мне обратиться. Я всегда помогу чем смогу. И вообще, вот держи — я протянул девочке травмат. — Случись что, может и спасет. Мало ли… Собаки той нет, конечно, уже, но может же и другая прибежать. Или этот Дениска опять попадется… Права качать начнет. Так что пусть будет у тебя на всякий случай. Защита.
— Спасибо, — очень серьезно отвечает та. И опять своими гляделками так посмотрела. Блин, ну и взгляд у девчонки. Словно из глубины откуда смотрит. — Ну я пойду?
— Иди, — сожалеюще вздыхаю я, — а я пойду гляну на нашего «узника совести». Остыл, поди, немного «горячий парень»…
Подходя к бане я уже почувствовал какое-то беспокойство. Что-то было не так… Но что — сразу не сообразил. И, лишь убрав лавку и шагнув в парную увидел — что. Окно было разбито. И не только окно. В бане были два пластмассовых тазика. Теперь они оба были разбиты. Видать просто бросил на пол и сверху пробил дно ногами, навалившись всем своим весом. Еще и попрыгал наверняка, чтоб сломать. Гаденыш мелкий! Оба таза превратились в груду осколков. Там же валялись пустые бутылки от шампуня и жидкого мыла, что стояли на полке… Вылил, с-сучонок. Там же в куче валялась мочалка. Ну ее не порвешь. А вот большую губку, что была там, разорвать таки смог. Всю исщипал на кусочки. И камни с каменки. Тоже в общей куче теперь валяются. И окно разбито. Тоже камнем с каменки вышиб, надо полагать. И сам стоит, смотрит с вызовом…
— Ах ты ж, сука! — бешенство накрыло меня с головой. — Пакостить, значит? — отвешиваю ему звонкий подзатыльник, из последних сил сдерживаясь, чтоб не бить в полную силу, как мне того сейчас хочется. А он еще отмахивается. Бьет меня своими кулачками, пытается пнуть по ноге.
— Ах ты, гандон! — последние бастионы самообладания падают. Отвешиваю оплеуху уже в полную силу. Так что тот отлетает как мячик. И реветь начинает сразу. И рев уже не требовательный, не возмущенный даже. Испуганный рев. Видать ни разу в жизни конкретных пиндюлей еще не получал. А я уже себя вообще не контролирую. Добавляю ему ещё пару затрещин, хватаю его за шиворот и волоком вытаскиваю на улицу. За калитку. Вздергиваю его на ноги и отвешиваю конкретного пинка под задницу. В полную силу. Того подбрасывает, и в ближайший сугроб он аж влетает.
— Все! Пошел на х… отсюда! — рычу я, — Его как человека приняли, а он куском говна оказался. П…й давай отсюда! На х… ты тут никому не впился. «Вые…ы» твои тут терпеть. А если ты еще что-нибудь напакостить попробуешь, колеса там машине проткнуть или еще что — я тебя просто убью. Просек? Оторву твою пустую головенку напрочь. Все равно ты ей не пользуешься. Пшел отсюда! Ну? Бегом!!!
Меня трясло. Вот ведь — скотина какая. Довел-таки. Я всегда считал, что могу поладить с любым ребенком. А тут… До срыва довел, гаденыш. И, словно желая доказать самому себе, что я все-таки могу, а это просто недоразумение, я вернулся в Еве.
И окружил ее заботой и вниманием. Зашил-таки ее комбинезон. Грубой, мужской штопкой, но зашил. Разговаривал с ней, отвечая на сотни и тысячи ее вопросов, которые никак не заканчивались. Дурачился с ней, словно мне самому от силы лет пять не больше. Подбрасывал ее под потолок и не ловил обратно, а лишь корректировал траекторию так, чтобы радостно верещавший ребенок падал именно в центр кровати. Взаимопонимание было абсолютным! Девочка была в полном восторге! Но, пожалуй, это общение мне самому было ещё нужнее чем малявке. И… постепенно успокоился. Меня перестало потряхивать от злости. Словно отогрелся душой, общаясь с Евой. На меня снизошло эдакое снисходительно-умилительное настроение. Да и пошел он… Нужен он мне… У меня вот Ева есть. Не капризуля, не задавуля… Тихая, ласковая девочка. Зассанка конечно. Но ничего. Это — временное. Отучим. Это пройдет. А еще растрепа немного. Обычно от девочки ожидаешь опрятности и аккуратности, а тут такое вот «чудо»… Но это, наверное — уже мой косяк. За ее внешним видом мне нужно следить. Сама она еще слишком мала. Ну что ж, будем следить. Подтянем сползающие колготы. Расчешем спутавшиеся волосы…
… И все равно я не усидел дома. Полдня провел с малявкой. И, вроде, все отлично, ан нет… Аж зудит, куда-нибудь идти и что-нибудь сделать. Полезное, а не просто так прогуляться и развеяться. Ну что делать в таком случае — понятно. Надо баньку-то восстанавливать. Сама собой она точно не приберется, не в сказке мы, тут руки приложить надо. Нужно принести новые тазы из других бань. Выкинуть все осколки. Камни вернуть в каменку. Вставить стекло. От же — гад какой… Напакостить ему хватило пяти минут, а мне теперь минимум пару часов возни предстоит, восстанавливая все обратно… Так что, когда притомившаяся Ева начала клевать носом, уложил я её спать, а сам рванул на улицу. Работа сама себя не сделает.
