— Не бойся, — постепенно остывая говорю Насте, пытаясь чтоб голос звучал как можно мягче, — я уже успокоился.
— Я не боюсь, — негромко отвечает та.
— Ну вот и хорошо, — чуть ворчливо еще отвечаю я, впрягаясь в санки и таща их к нашему костру.
**
Нам было ещё довольно далеко до нашего участка, когда от него донесся девичий визг. В первый миг я не понял, может это скрипит снег под полозьями? Резко остановившись, напряг слух. Что-то непонятное.
— Ты — слышала?
— Да.
— Элька! — осеняет меня и выхватив из саней свою дубинку и бросив сани посреди улицы, я срываюсь на бег.
Бегу как никогда раньше не бегал. Довольно скоро в боку закололо, а легкие разрывались от недостатка кислорода. Вот и калитка моего участка. Вот костер и какие-то неясные тени мечутся за костром. Эльки больше не слышно, зато слышится звериные взрыкивания. Б…Ь!!! Да это ж опять эта псина! Но почему мелкая не стреляет? Я ж оставил ей свой травмат! Врываюсь на участок рывком, преодолеваю последние метры…
Девочка лежит на спине. Уже и не сопротивляется. Все вокруг в ее крови. А над ней, вцепившись зубами ей куда-то в район лица, склоняется эта гадина.
— Ааааа… — Гнев пополам с отчаяньем переполняют меня. Дубинка, описав полукруг над моей головой, с треском опускается на выгнутый дугой хребет псины. Она не успела вовремя остановиться и отпустить свою жертву. За что и поплатилась. Хребет хрустнул. Задние лапы сразу подкосились. А сама она тут же повернула ко мне свою пасть, отпустив девочку. И получила валенком в морду. Вторым пинком отбрасываю ее прочь от Эльки и размахиваясь палкой гвоздю тварь по голове, по телу и вообще — куда попадет. Я уже мало что вижу и соображаю. Все заливает бешенство. Псина уже давно не шевелилась, да и вообще уже мало походила на животное. Скорее окровавленный кусок мяса. А я все никак не мог успокоиться и раз за разом бил, давая злости выход.
Постепенно, с трудом успокаиваюсь. Злоба никуда не далась, но ее заслоняет беспокойство за девочку. Пнув последний раз то, что еще минуту назад было собакой, я падаю на колени перед мелкой.
— Эля, что с тобой? Сильно она тебя?
И понимаю, что это — все. Девочка не может ответить. Руки, лицо, шея, все разорвано… Но она еще дышит. Точнее хрипит. Но все тише и тише. Подхватываю ее почти невесомое тело на руки и спешу с ним к дому. Там свет и тепло. Есть медикаменты. Я не знаю, что нужно делать, но хоть что-то делать нужно!
Бесполезно. Я не успеваю добежать, до дома когда девочка захрипев в последний раз и выгнувшись у меня на руках странно обмякает.
— Нет. Нет! Эля. Эля!!! — я вновь падаю на колени в снег неверяще смотря на затихшую девочку на моих руках.
— Аааа… — я не заплакал. Я скорее завыл, поднимая лицо к ночному небу. За что? Почему не я? Меня — козла старого не жалко. А эту-то девочку за что? Она же еще ничего не успела в своей жизни! И тут раз и все. И ее смерть тоже на моей совести. Это я спустил с цепи эту псину. И потом так и не убил ее после первого нападения на Еву. Хотя знал, что ещё будут проблемы. Вот они. И то, что я убил эту тварь — слабое утешение. Вот вообще никакое! Вот и остается теперь сидеть на коленях, прижимая к себе мертвого ребенка и давиться криком. Да и крика уже нет. Ибо горло перехватил колючий ком, мешая не то что крикнуть… Вздохнуть толком не получалось. И только слезы с глаз падали вниз, на маленький детский трупик у меня на руках.
Глава 14
Что на меня нашло — я и сам не понимал. Казалось бы — что мне эта девочка? Кто она мне? Всего несколько часов как познакомились. Я ж ее практически не знаю! И вдруг — такая реакция. Ведь там, в своем мире я не раз хоронил близких, дорогих мне людей. Но такого срыва там не было. Да, неизбывная горечь и ком в горле. Лицо словно каменеет — словно каменная маска. Но слезы? Вой на луну? Откуда такое отчаянье?
Возможно всё дело в том, что раньше я никогда не видел самого момента смерти? Никто не умирал у меня на руках? В самом буквальном значении этого слова. Когда этими самыми руками ты ощущаешь последние судороги тела, а глядящие на тебя с надеждой, что ты спасешь, глаза медленно стекленеют…
А может дело в том, что я чувствовал вину в ее смерти? Ведь, как не крути, а её нелепая смерть целиком на моей совести. Ошибку с собакой совершил я. А жизнью за мою ошибку заплатил вот этот ребенок. Вот так. И живи теперь с этим пониманием… Если сможешь.
Смогу конечно… А куда деваться? Вон еще дети — они ж без меня тут пропадут… Но вот тошно мне будет до невозможности. Но вешаться-стреляться не буду точно. Это не ко мне. Это я выяснил еще в той жизни. Еще в армии, летая бесправным «духом» я понял простую вещь. Человека можно гнуть и гнуть почти до бесконечности, но доведенные до крайности люди все-таки ломаются. Когда-нибудь. И вот тут они четко делятся на две группы. Первые — задумываются о самоубийстве. А вторые — об убийстве своих мучителей. Нет, до собственно смертоубийства дело, что у одних, что у других, все-таки доходит редко. Все ж таки это реальная крайность («бегуны» из армии — как раз промежуточная), но задумываться начинают. Я из второй группы. Я это понял еще тогда. В армии. Как можно лишать себя самого дорогого что у тебя есть? Твой собственной жизни. Причем из-за каких-то там временных трудностей. Жизнь длинна и бесценна. И, как бы тяжело и нестерпимо больно тебе не было в настоящую минуту — бросать ее только потому, что не можешь терпеть… Это — слабость. Боль пройдет. Не сразу. Далеко не сразу. Но пройдет.
Так, что и сейчас я смогу жить дальше. С вечным чувством вины и камнем на сердце. Как? Не знаю. Но придется…
Чуть повернув голову увидел стоящую неподалеку Настю. Стоит столбиком, молчит и смотрит непонятно. Одновременно и испуганно, и сочувствующее, и понимающе. Только женщины так могут смотреть. Пусть даже и девяти лет… Медленно, не стесняясь своих мокрых глаз встал на ноги, по прежнему держа на руках Эльку. Постоял покачиваясь, словно на ветру, и опустив голову и ссутулив плечи, поплелся обратно к костру. Все, что я могу теперь сделать для нее, это похоронить. Вместе со всеми.
Положив ее рядом с остальными я огляделся. Костер прогорал. Видно дров в него давно не подкидывали. Неподалеку от кровавого пятна, где собака драла девочку лежит опрокинутая табуретка. И мой травмат в снегу. Ну да, в принципе, догадаться, что произошло — несложно. Подкидывать дрова в костер надо не постоянно, а периодически. Нас с Настей нет рядом. Вот и принесла девочка табурет из дома. Устала за день и вообще от всего. Решила сидя коротать время. Ну а чего стоять-то? Мы появляемся всё реже, так как трупы привозим все из более дальних дач. Ночь длинная, костер жаркий… Ну и задремала малявка на своем табурете. А эта тварь видимо все крутилась поблизости. Чует мертвецов-то… Вот и подкралась. А тут мелкая шевельнулась во сне или ещё что, но псина кинулась… Вот Элька и не успела пистолетом воспользоваться.
Повернулся к подошедшей следом Настене.
— Насть, Я сейчас копать начну… А ты можешь пока с мелкими посидеть? Скоро утро, проснутся, надо накормить, на горшок сводить, занять чем-нибудь, мультики, опять же, им включить… Ты все-таки постарше их. Справишься?
Та лишь молча кивнула.
— Да и еще… — я отвел взгляд — объясни им как-нибудь про Элю… Помягче.
Еще один молчаливый кивок. Я лишь вздохнул.
— Ступай. Дом-то найдешь где? Знаешь куда идти?
— Найду… А старушку?
— Какую старушку? — не понял я
— Которую не довезли.
— Ааа… Черт. Да, сейчас довезу… Как раз пусть и костер до конца прогорает. И, еще вот… — подхватив за задние лапы то, что еще недавно было собакой потащил к выходу. — Пойдем, я эту падаль выкину, и дом свой заодно покажу.
Отвел девочку. При расставании вручил ей травмат, который меня так подвел. Так вручил… На всякий случай.
Псину просто и без затей оттащил к лесу. Благо тут недалеко было. Просто выкинул за забор. Ещё и плюнул вслед напоследок. Мерзкая тварь!
