Недели через полторы-две, как старый кот убежал во второй раз, Михаил притащил котенка, а отец принес щенка. Им было, наверное, по месяцу, котенок уже подскакивал и тыкался любопытным носиком во все места, а щенок неуклюже ползал и еле слышно повизгивал. Им выгородили закуток на кухне и они там спали, прижавшись друг к другу. Они подрастали и становились все более забавными. Молоко они лакали из одной миски, нальют молока, подходит котенок и начинает лакать, щенок, который уже стал больше раза в два, подходит тоже, но котенок встает у него перед мордой и перемещается вокруг миски, не давая щенку лакать молоко. Щенок обиженно скулит, а котенок, утолив первый голод, замирает на месте, не мешая больше щенку. Как только на дворе потеплело, отец перенес щенка, которого назвал Соболем, в уже приготовленную конуру. Он сидел на цепи, а подросший кот часто садился напротив, примерно в полуметре от суетящегося Соболя. Бедный песик никак не мог достать до своего приятеля, дергался по сторонам, припадал на лапы, отрывисто гавкал и отчаянно вертел хвостом. Кот наблюдал за этим, горбил спину, подбирал передние лапы, и выбрав момент, прыгал прямо на спину собаке. Начиналась возня, веселое урчанье, забавно было наблюдать за ними. После этого мне казалось, что все кошки и собаки живут дружно, ведь и на старой квартире у Третьяковых я видел то же самое, но действительность, понятное дело, убедила в обратном.
Была у нас рябенькая курочка. Каким-то образом она сумела подружиться с Соболем, залазила к нему в конуру, когда ей надо было снести яйцо. Песик в это время лежал у входа в конуру и вроде как сторожил. Когда курочка начинала квохтать, это был сигнал, что яйцо снесено. Соболь вставал, заглядывал в конуру, повизгивал и работал хвостом, курица выходила, расправляла крылья и хлопала ими, задевая Соболя за морду. После этого Соболь залазил в конуру, вытаскивал в зубах оттуда яйцо, сжимал до хруста и удерживал в лапах, слизывая содержимое. Отец, заметив это, посмеялся и наказал всем, что пусть песик полакомится, кур у нас постоянно неслось штук от пятнадцати до двадцати, тем более что другие курицы собачки опасались.
Поскольку мыслилось содержать корову, надо было ее чем-то кормить. Отцу выделили участок для покоса. Незадолго перед этим было смягчено очень тяжелое условие. Если кто держал корову и на зиму требовалось, к примеру, 20 центнеров сена, то хозяину следовало накосить 100 центнеров, из которых 80 сдавалось в колхоз или совхоз по очень низкой цене. Теперь же для тех же 20 центнеров для своей буренки требовалось накосить всего лишь 40 центнеров, а спустя лет десять или около косили без так называемой «откоски». В хозяйствах появилась техника и от населения отстали.
Коровы были в каждом дворе, некоторые хозяева, таких, правда, было немного, держали по две, а один мужик, Семеном его звали, имел четыре коровы и быка-производителя. На пастбище он его не выпускал, и коров водили на дом. Через два дома от нас в маленькой избушке жила бабушка Беляиха, ей было за 70, у ней тоже была корова, внуки и племянники привозили ей сено, а все остальное она делала сама.
Много было коров в поселке и окрестных деревнях, но участки для покоса предоставлялись каждому, угодий хватало и самые дальние покосы были не так уж далеки, километрах в двенадцати-пятнадцати.
Первый покос я не помню, скорее всего там и не был, а постоянно меня стали привлекать когда перешел в четвертый класс. Очень мне там нравилось, не было суматошной спешки, а все как-то спокойно, в охотку, то косили, то сгребали, то отвлекались на сбор грибов или ягод. Когда же виден был конец покосных забот, нередко ходили с ружьем в более заповедные места. Дичи было много, особенно пернатой, а условия охоты просты и доступны. Сейчас они ужесточены очень и очень, да и нельзя иначе. А тогда многие имели мелкокалиберные винтовки, «малопульки». Нельзя сказать, что уж совершенно свободно они продавались, но подсуетившись, похлопотав, вступив в ДОСААФ, можно было ею обзавестись.
Впрочем, ружье удобнее для охоты, не требует слишком уж снайперских навыков, а владельцы мелкашек чаще всего мазали.
К весне этого года я знал уже все буквы и как-то брат увидел меня с книжкой на коленях. Я всматривался в нее и повторял: ду-ши, ду-ши. – Кого души? – заорал брат, – где души? – и то же уставился на обложку, где было крупно выдавлено: «Мертвые души».
Брат откинул несколько страниц, – а ну-ка это слово прочитай! – Чи-чи-ков, – с запинкой, но уже четко прочитал я. Мир чтения, очень занятный и интересный, открылся передо мной.
В доме у нас на тот момент было книг с полсотни, что совсем немало для того времени, со временем стало намного больше, сотен около трех, это только со старой ценой, изданных до 1961-го года, более половины из них сохранились и находятся у меня до сих пор.
После этого каждый год я читал вслух перед собравшимся семейством список товаров и услуг, на которые снижали цены. Это печаталось во всех газетах, кажется, в марте, и список этот был внушителен. Не только на капроновые чулки снижались цены, как утверждают в некоторых поганых листках. Дешевели продукты и товары, скидки доходили до 30 процентов. Мука, сахар, водка, костюмы, чулки, фрукты, пять-шесть десятков наименований было в таком списке. Об этом немного известно, для нынешней власти факт неудобный и только старые уже люди имеют представление об этом.
Конечно, за этим стоит и бедственное положение крестьянства, колхозной деревни, особенно в европейской части страны. И наверное, возможно теперь, в наше время информационной насыщенности отыскать любопытствующим подобные сведения во всемирной паутине, в Интернете.
Книгу Шолохова «Поднятая целина», которая у нас имелась, я читал частями. Естественно, по малости лет, многое в ней мне было непонятно, но встречались моменты, которые я читал и перечитывал с удовольствием. Одним таким моментом являлась сцена, где Макар Нагульнов с дедом Щукарем слушают пение петухов. Я прекрасно представлял себе такую возможность, меня не раз будили петухи, когда я летом спал на сеновале. Они кричали один за другим, непохоже один на другого, и спустя несколько дней я знал, какой петух у кого кричит. Слышны были и петухи, кричавшие на соседних улицах.
У нас и у всех соседей были петухи видные, отборные, все красавцы пестрой расцветки. Бабушка еще по виду яйца умела определить, что из него выйдет, петушок или курочка, и ошибалась очень редко. Иногда она закладывала к наседке и петушиные зародыши, когда нужно было сменить своего петуха или просили соседи. Да и в куриной лапше петух очень неплох.
Сейчас все куры, которые можно наблюдать на птичниках и курятниках, белого цвета, разве только голландские, которые иногда поступают в страну, имеют рыжеватое перо. А в то время хозяйки старались разнообразить принадлежащее им поголовье. Куры встречались и черные, и рыжие, и разнообразно пестрые. Встречались, конечно, куры, имеющие только белое перо, но их было совсем немного. А уж петухи в каждом дворе были такие великолепные, что впору песню о них сочинить, настоящие генералы в перьях. А как внимательно следили они за своими гаремами, можно было долго без скуки наблюдать за ними. Вот он трется около выбранной курочки, нарезает возле нее круги, опустив одно крыло и чертя им по земле. При этом он издает какие-то горловые звуки, к которым курочка, кажется, внимательно прислушивается. В другой раз, найдя червячка или муху, он стучит рядом клювом и просто выговаривает – ко-ко-ко-о. Ближние куры сбегаются к нему, как будто цыплята к наседке.
В поселке было целое отделение милиции, человек восемь во главе с капитаном, все бывшие фронтовики. Для них построили обширное помещение со складом и комнатой для задержаний. А тут отменили неудобное для них постановление, которое обязывало их носить на дежурстве полицейские шашки, которые описывал Чехов. Шашки эти были в ножнах, длинные и если на рослом мужчине она выглядела нормально, то был среди милиционеров один невысокий, даже щуплый мужичок. Он постоянно спотыкался, запинался и даже падал. Шашка волочилась за ним и он постоянно придерживал ее рукой. Мало кто помнит их сейчас. Административный зуд часто оказывал себя в самых неожиданных проявлениях. В трудный 1943-й год кто-то придумал в городах разделить школы на мужские и женские. На селе, слава богу, до этого не дошло, а действовало это постановление лет десять.
