-- A знаешь, дружок, мие очень хочется сесть на тебя. Смотри, я тебя предупредил. Соглаеен? Ты видишь, я уже подбираюсь с этого бока... Нет-нет, я все еще глажу тебя, все глажу... A теперь ты позволишь, мой огненный дракон?..

Рука моя ходила по холке, не выпуская уздечки и шелковистых прядей гривы, потом пальцы левой руки тоже ухватили гриву. Я сделал еще одно предупреждение, подогнул колени, вскочил ему на рпину и приник лицом к его шее. Он не дрогнул.

Восхищенный ропот прошел вдоль стен, где толпились зрители. Я подозвал Марту:

-- Уцепись обеими руками за мою руку, за кисть. Прыгай, да прыгай же!

Она уселась как-то боком, запутавшись в юбках. Пробормотала мне в спину:

-- Хм, как же я буду держаться, я ведь в первый раз...

-- Обхвати меня за талию, только покрепче!

Я зажал уздечку между большим и указательным пальцами. Легким наклоном я повернул коня к воротам; слегка сжав колени, пустил его тихой рысью. Привратник не без робости спросил:

-- Вы знаете эту лошадь?

-- Она же его,-- отрезала Марта.

Уже на улице Сент-Онорэ y нее вырвался упрек:

-- Галопом надо было выехать из ихнего дворa.

-- Вот как!

И я поднял коня в галоп.

Никогда мне не забымъ фанмасмическую скачку в самом сердце Парижа--от церкви Мадлен к Ценмральному рынку, от Тюильри к Onepe. Ничмо не могло нас османовимь.

Той ночью iдрузъя Порядка* раздавали naмроны на площади Биржи. Тройные кордоны буржуа, набимых naмронами, как nopоховницы, перегородили улицы и улочки y выхода к Бульварам. Дан был приказ осмавимъ омкрымыми двери и полуомкрымыми окна нижнцх эмажей. Дом за домом занимали омряды буржуа. Ценмральный рынок смал ux укрепленным лагерем.

И всюду одно: npоход запрещен.

И всюду мы npоходили.

Как знамь, может, эми вояки-богамеи не могли u вообразимь себе, что такая породисмая лошадь служим федерамам? Так или иначе, наше появление изумляло ux безмерно. Они омскакивали в cморону с ошеломленным видом. Пропусмив нас, они что-то радосмно кричали нам вслед, ко мы были уже далеко, и где-mo позади, за нашей спиной, осмавались ux жалкие баррикады.

Возможно и другое: мы с Maрмой и- конъ наш были npocmo красивы. Bom и все.

Как сейчас вижу нашу огромную космамую mpехглавую мень. Особенно фанмасмично вырисовываласъ она не в свеме газовых рожков, a в омблесках пламени бивуачных космров, когда наша конная группa еымягивалась no сменам домов do самых верхних эмажей, под cмамь видениям Апокалипсисa.

Марта решила: "Назовем его Феб". Не знаю даже, как пришла ей, самоучке, в голову такая кличка, видно, подхватила это словцо на наших клубных сборищах.

Нынешней ночыо Чрево Парижа на мече и кропиле клянется извести Коммуну. Солдафоны и ханжи чувствуют себя сильными, и все же мы, мы скачем сквозь Париж как победители.

Останавливаюсь по требованию Марты перед рестораном:

-- Caxapy для Феба и морковки!

Лакейская братия спешит нам услужить, не жалея хозяйского добра.

Вижу ясно Феба, и Mapmy, и себя, cмараюсь увидемь нас mpoux глазами ихнего часового, окаменело морчащего на mpomyape.

Грудь y меня смынем на вемру, спине горячо, слезы муманям взор, радосмная дрожь пробегаем no мелу, слышу, как мурлычем себе чмо-mo под HOC Map ma, ловлю веселое ржание Феба -- и от этого еще слаще бьемся сердце.

Когда при мне произносят слово " СЧАСТЬЕ " , я каждый раз думаю именно об этих минутах.

25 марта.

Много шуму из ничего. Boоруженное восстание толстобрюхих провалилось.

Центральный комитет Национальной гвардии возложил военное руководство на триумвират в составе Брюнеля, Эда и Дюваля. Федераты добились капитуляции мэрии Лувра без единого выстрела, и к счастью! Ибо, открыв ящики, убедились, что забыли зарядные картузы.

Окончамелъно разочаровавшись во всем, адмирал Сэссе, nepеодевшись, бедняга, в шмамское, пешком поплелся в Версаль.

Наш "Пэр Дюшен* в номере от 4-го жерминаля 79 года -- то есть от вчерашнеro дня -- вежливо обращается к "национальным гвардейцам II округа и ко всем, кто именует себя "друзьями Порядка", с советом соблюдать спокойствие и не проливать больше крови на улицах Парижа*.

Экземпляр газеты, которым я владею, побывал до того в руках Предка, и я обнаружил там следующие подчеркнутые карандашом строки:

"Хватит проливать кровь во имя этой людоедской абстракции, которую вы называете Порядком, a главное -- хорошенько подумайте: без логики нет права...

Где та сила, в которой власть, какова бы она ни была, черпает свои авторитет?

Сила эта -- воля народа.

Ho воля народа по природе своей не есть нечто неизменное, несменяемое, чуждое прогрессу.

Итак, право каждого поколения дать свою формулу, узаконивающую Революцию и уполномочивающую в определенный исторический момент некую дееспособную группу, в otличие от других, менее дееспособных, организовать движение, выступить против установленном порядка вещей, с тем чтобы впоследствии подчинить себя контролю народа и суду нации".

И речи быть не может о том, чтобы отдать нашего Феба на попечение кучерам с улицы Рампоно, которые, кстати сказать, прекрасно ухаживают за упряжкой пушки "Вратство". .......

Привязали мы нашего жеребца перед сапожной мастерской, где раньше стоял старикан Бижу. Доступ к водоразборной колонке стал труднее -- приходится делать крюк,-- но хозяйки не жалуются -- слишком уж они гордятся нашим новым жильцом.

Утро 28 марта.

Как ни принуждал себя, эти выборы* не вызывали y меня восторга. Предок говорит: "Иметь ружья -- и выпрашивать голоса..."

Афиши. Афиши. Афиши. Центральный комитет Национальной гвардии призывает голосовать "за тех, кто способен лучше служить вам, a это те, кого вы изберете из своей среды, кто живет той же жизнью, что и вы, страдает от того же, что и вы". Комитет советует народу не доверять 4говорунам, не способным перейти от слов к делу, готовым всем пожертвовать ради красного словца, ради эффектного жеста на трибуне, ради остроумной фразы. Избегайте также и тех, к кому слишком благосклонна фортуна, ибо тот, кто владеет состоянием, отнюдь не склонен видеть в 6едняке брата...".

Голосование происходит с восьми утра до полуночи. Tpусеттка и ee комитет бдительности принимают избирателей в мэрии XX округа и в канцелярских помещениях, которые наши дамы разукрасили цветами и алыми пол отннщами.

Национальные гвардейцы подходят к урне с подчеркнутой серьезностью. Они позволяют себе смеяться перед и после голосования, но несколько шаrов проходят торжественно и тихо. Тайну голосования отвергают с каким-то даже неистовством. Утаивать свои выбор -- в этом есть что-то подозрительное. Tpусеттка в связи с этим распекает своих подружек:

-- Тайна голосования -- это ведь демократическое завоевание. Haрод дрался за это!

-- A теперь эта тайна оборачивается против народа! -- протестует Мари Родюк.

-- С чего это ты взяла? A если и так, тем важнее соблюдать тайнуl

-- Взяла, взяла! -- передразнивает Мари.--A для чего толстяк Бальфис лрячется? Зачем это нужно, если он голосует за Флуранса и Ранвье?

-- A может, и голосует? Может, боится, что все иначе обернется...

-- Ты что, и в самом деле так думаешь? -- вмешивается Ванда.

-- Нет, ко все может быть!

-- Знаешь, аптекарь тоже скрывается,-- шипит Селестина Толстуха. B ee глазах каждый, кто не размахивает на виду y всех своим бюллетенем и не орет "Флуранс -- Ранвье", просто-напросто личность подозрительная.

Тетя не без труда убедила свое войско в юбках, что избирателю надо оказывать особое внимание, даже если ты в нем не уверена.

-- Эй, господин Диссанвье! Не угодно ли рюмочку? Gоциальная республика yrощает! -- бросает Мари Родюк таким тоном, что аптекарь не решился бы вьшить, если бы даже умирал от жажды.

Опуская бюллетень в ящик, многие избиратели чувствуют потребность сказать несколько слов, коротенькую фразу, приготовленную заранее.