– Крупноватый какой-то. Ты рядом с ним, как воробышек, – прошептала Лара, оглядываясь. – Любит хоть?

– Ещё как.

– Глупостей только не наделайте.

– Не переживай. Нет никаких глупостей.

Усевшись за пышно накрытый стол, где было всё, о чём можно было только мечтать; от чёрной икры, до экзотического авокадо, Саша принялся украдкой разглядывать родителей Леры. Мама поразила больше всего. На вид ей трудно было дать больше тридцати, хотя умом он понимал, что ей явно под сорок, если не больше. Он смущался и отводил глаза, когда сталкивался с её оценивающим взглядом. Так ведут себя неопытные юнцы, когда ощущают внезапно нахлынувшую любовь к особе, находящейся в совершенно в ином измерении. А мама Леры была явно существом не из нашего мира, в ней всё было не так, словно бог, экспериментируя, добился совершенства и решил не продолжать, чтобы не испортить получившуюся красоту, но сделав это он не думал, что его творение сможет самостоятельно создать нечто ещё более совершенное и что эта прелесть достанется Саше. Конечно, сейчас трудно было поставить знак равенства между мамой и дочкой, не зря говорят, что за одну зрелую и опытную женщину можно без колебаний отдать пару девственниц. Лариса Анатольевна выглядела именно так – зрелая, опытная, любимая и любящая. Ведь только любовь способна сохранить женскую плоть в идеальном состоянии. Обтягивающее коротенькое платье с умопомрачительным декольте лишь подчёркивало и подтверждало это суждение. Если бы Саша встретился с этой женщиной в других обстоятельствах, то он вряд ли смог бы устоять, чтобы не сделать комплимент и попытаться остаться с ней, чего бы это ему ни стоили.

А вот папа показался гостю не соответствующим статусу спутницы жизни. За внешним лоском и нарочитой интеллигентностью скрывался беспробудный алкоголик. Уж Саша знал, что это такое на примере своего отца. Но только в отличие от него, Альберт Александрович был счастливым алкоголиком, и пил не от безысходности, а на радостях, ведь вокруг него, всеми оттенками радуги светилось счастье. Другого слова, кроме как "повезло", трудно было подобрать.

И вот сейчас, поглощая очередной бутерброд с осетриной, Саша подумал, а вот если бы ему дали возможность выбирать, с кем бы он ушёл, с мамой или с её дочерью… И он с ужасом понял, что Лариса Анатольевна не оставляла ни единого шанса своей милой Лерочке… Саша чуть не подавился, испугавшись этих новых чувств.

– Альберт Александрович, постучи нашему гостю по спине, – заботливо произнесла хозяйка дома.

– Сейчас пройдёт… Не надо… Простите…, – прокашлявшись, ответил Саша, вытирая рот салфеткой.

Через пару часов стол опустел, закончились и вопросы, а чем-то нужно было занять гостя, не телевизор же смотреть.

– Саша, а хочешь взглянуть каким милым ребёнком была наша Лерочка? – предложила мама. – Альберт, принеси наши альбомы с фотографиями.

Отец порылся в шкафу, и выложил на стол несколько. Саша начал листать их, а родители наперебой комментировали каждый снимок: вот Лера сразу после роддома, а здесь с отцом на прогулке, а здесь идёт в первый класс, вот она во втором ряду с огромными бантами, а вот она у бабушки на море…

Неожиданно зазвонил телефон, Лара выбежала из комнаты и через минуту позвала мужа.

– Это по работе, – объяснила Лера, – часто звонят по выходным.

А Саша её не слышал, он смотрел на последние фотографии, на которых симпатичная девчонка, то плескалась в море, то ела виноград, то сидела у бабушки на коленях. Его сознание откатывалось назад, доставая из самых дальних уголков сохранившиеся воспоминания. Теперь он видел снимки из своего прошлого: вот он на море, сидит на лавочке, увитой виноградом, а вот рядом с ним та самая девочка, они разговаривают о чем-то, а вот она стоит в клубах пыли и машет рукой вслед уезжающему автобусу со студентами…

– А где снимались эти фотографии и когда? – спросил Саша, развернув альбом.

– На Азовском море. Бабушка в Урзуфе жила. Мне здесь лет десять, наверное. А почему спрашиваешь?

– А ты разве не помнишь меня? Мы с девушкой сидели тогда на этой лавочке возле вашего дома, а ты сначала подглядывала за нами, а потом ушла, не дождавшись наших поцелуев. А на следующий день угощала меня виноградом и рассказывала, что нарисовала портрет Аллы Пугачёвой и что вылечила чайку, а она клюнула тебя в руку и улетела.

Лера медленно опустилась на стул, и её взгляд забегал по его лицу, словно сканируя увиденное и сопоставляя с тем, что удалось вспомнить.

– Этого не может быть… Это просто кино какое-то… Как я могла не узнать тебя… Вот я дура.

– Но я ведь тоже тебя не узнал.

5

Ещё с тех времён, когда его имя не сходило с первых страниц газет, а его книги печатались огромными тиражами, любимым местом Альберта Кошкина, где можно было отдохнуть от назойливых приставаний читателей, был ресторан Центрального Дома Литераторов. Лучшие в городе шашлыки, за каждым столиком богема и водка в неограниченных количествах, даже когда в кармане ни копейки. Альберт запросто выпивал здесь с Евтушенко и Михалковым, Твардовским и Окуджавой, Симоновым и Шукшиным. А потом ему стало стыдно приходить сюда. Нечем было хвастаться, да и не за что было пить, а клянчить в долг не позволяло чувство собственного достоинства. Он хоть и терял иногда человеческий облик, напиваясь до полусмерти, но человеком старался оставаться.

Казалось, что за время творческого простоя, о нём окончательно забыли. Жизненных сил придала Лара, рассказавшая об издании его книг за границей. Какое-то время Альберт тешился своим тайным диссидентством, кичился сам перед собой заоблачными гонорарами, но этого было мало, хотелось прежней славы.

Как-то выпив лишнего, он решил взять штурмом некогда милую обитель. Швейцар на входе в ЦДЛ какое-то время упирался, ведь удостоверение Союза писателей оказалось просроченным и членские взносы давно не плачены, но всё же смилостивился, вспомнив, как Альберт Кошкин шикарно гулял здесь раньше, оставляя ему немалые чаевые. Здесь всё было прекрасно, и что самое главное – ничего не изменилось, те же деревянные элементы в оформлении интерьера, портреты литературных гениев на стенах, огромные кожаные диваны и кованные люстры, свисающие с резного потолка… И запах… Его ни с чем невозможно было спутать – устойчивый микс дорогого курева, изысканного алкоголя и божественных ароматов кухни.

– В ресторане мест нет, тем сейчас Жванецкий читает, – уведомил швейцар, аккуратно укладывая в карман пятьдесят рублей, полученные от Альберта.

– А буфет работает?

– Как же без буфета. В лучшем виде.

Заказав сто пятьдесят грамм водки и бутерброд с чёрной икрой, он уселся с краю, чтобы видеть всех входящих, готовый ответить на любые вопросы и рассказать всё то, что до сих пор оставалось тайной. Пусть, суки, завидуют. Ждать пришлось недолго, из ресторана ещё доносились аплодисменты и крики "браво", а в буфет уже потянулись жаждущие.

– Альбертик! Сколько лет, сколько зим! – раскинув в стороны руки, воскликнул Тимур Звягинцев, бывший друг и собутыльник, а в свободное от пьянства время, детский писатель. – Какими судьбами? Сколько мы не виделись?

– Достаточно, чтобы забыть друг о друге, – язвительно ответил Альберт.

– Прекрати. Раз ты здесь, значит всё хорошо. У тебя же всё хорошо?

– Лучше всех, – он демонстративно достал из кармана пачку червонцев и послюнявив палец, отсчитал тридцатку. – Зиночка! Пятьсот "Арарата" организуй, пожалуйста, и ещё пару бутербродиков!

– Не по-детски шикуешь, – выпучив глаза, произнёс Звягинцев, присаживаясь рядом – Ты же поллитруху сам не одолеешь.

– Так ты поможешь. Как там на писательском фронте? Детишки довольны твоими рассказками?

– Ну почему же рассказками? Недавно вышла повесть о пионерах-героях. Обещают внести в список на госпремию.

– Конъюнктурщиком был конъюнктурщиком и остался. Ты бы ещё про Малую землю написал, – попытался подначить Альберт.