– Вы слышали, в новую постановку берут Большегурову?

– Кто бы сомневался?

– Так там роль-то вроде для двадцатилетней, а Катерине-то уже далеко за сороковник…

– Мне не за сороковник, а за тридцатник, – перебил обсуждающих последние сплетни мужчин утрированно сексуальный голос самой Екатерины Георгиевны Большегуровой.

Оценив эффект неожиданного и эффектного появления, она одарила мужчин улыбкой сытой хищницы, изобразила самую сексуальную походку из имевшихся в её арсенале и проследовала мимо.

– А сколько за тридцать-то? – бросил ей вслед первым пришедший в себя актёр Борькин.

Екатерина, не останавливаясь и не оборачиваясь, подняла руки над головой и два раза раскрыла обе ладони, имея в виду число двадцать.

– Ей полтинник?! – спросил самый молодой Игорь Орехов.

– Не удивлюсь, если больше, – хмыкнув, ответил Борькин.

– Сорок один, – уверенно заявил Белов. – Она с моей тёткой училась. А накидывает себе, дабы все подивились: «Надо же, как молодо выглядит!» «Актёрка, что с неё взять», – последняя фраза была произнесена голосом местной знаменитости, уборщицы тёти Клавы, которую боялся даже директор театра и не решался зайти в свой кабинет, если в приёмной слышал окрик: «Куды? Не просохло щё!»

– Хороша чертовка, – отметил Семён Борькин, не сводя глаз с в меру раскачивающихся бёдер удаляющейся примы.

– Ты про Большегрудову? – поинтересовался подошедший Гордеев и тоже сопроводил уходившую взглядом.

– И про Большегрудову, и про Болшепо… – начал Борькин, но лёгкий подзатыльник и фраза Белова: «Гусары, молчать!» не позволили закончить глупую шутку.

«Всем приглашённым для распределения ролей в спектакле “Транспортный коллапс” пройти на сцену», – прозвучал из динамика голос Ульяны Фёдоровны – секретарши главного режиссёра.

Искажённый дребезжанием старых динамиков голос прозвучал неожиданно громко и не оставлял сомнений: все секретарши всех начальников одинаковы, если их подбирают жёны этих самых начальников. Одинаково неприятны.

Компания, которая только что обсуждала выдающиеся, в прямом смысле этого слова, достоинства местной примы, быстро потянулась на сцену, где стояли расставленные стулья. В зрительном зале ожидаемо было темно и пусто. Главный режиссёр редко приходил вовремя на любые мероприятия, где не было никого старше его по должности. Настольная лампа освещала часть стола, на зелёном сукне которого лежали важные бумаги, содержащие заветную информацию: текст новой пьесы и список распределения ролей.

– Кто-то хоть знает про эту пьесу? – после продолжительного ожидания робко спросил самый молодой Игорь Орехов.

Ответом была тишина, которая могла означать: «Знаю, но не скажу, сам узнал по секрету». Или: «Ага, сейчас начни обсуждать, мигом кто-то донесёт до главного». Но скорее всего, никто ничего не знал, и это было причиной глубокомысленного и содержательного молчания.

– А почему Большегурова не пришла? – не унимался Орехов, который, похоже, переживал больше всех остальных и пытался спрятать тревогу за разговорами.

– Ей все назначения сообщает директор, так сказать, в личном общении, – очень тихо, почти шёпотом ответил Борькин, стараясь быть услышанным только Ореховым. Старался он напрасно, поскольку на его фразу обернулись все присутствующие, и Семёну ничего не осталось, как выразить общее нетерпенье глубоким вздохом.

– Во-во, – согласился с ним Миша Гордеев. – Действительно, сколько можно ждать? У меня вечером озвучка.

Миша снялся в своём первом фильме и не избегал случая напоминать об этом. Недовольство он выразил очень нейтрально, поскольку всё может быть передано режиссёру. Хотя мы-то понимаем: осторожность эта абсолютно излишняя, поскольку братья по цеху любой фразе смогут придать любой смысл. Одно слово – таланты!

Это знали и все присутствующие, поэтому на сцену опустилась тишина – неловкая и вязкая, которую наконец прервал противный, но долгожданный голос Ульяны:

– Иван Иванович предупреждал, что может задержаться, и если его не будет в одиннадцать, то можно открыть конверт, который лежит у него на столе.

– Да, но уже половина двенадцатого, – попробовал возмутиться Костя Белов. – Неужели…

– Хм-хм! – пресёк мелкий бунт голос из динамика, явственно означавший: «Вас тут много, а я одна. Скажите и за это спасибо. И вообще…».

Но большинству находящихся на сцене эти нюансы были неинтересны, поскольку всё внимание уже сосредоточилось на режиссёрском столике, где лежали заветные бумаги, хранившие в себе ответы на мучавшие еще с момента приглашения вопросы. Белов, как более опытный, быстро почувствовал атмосферу и деликатно высказал предложение в довольно нейтральной форме:

– А не вскрыть ли нам конверт?

Остальные коллеги по актёрскому цеху с оптимизмом восприняли предложение, но их осторожные возгласы можно было понять и как «Да, уж и так столько времени ждём», и как «Ой, не стоит на неприятности нарываться».

Белов, понимая, что всё равно уже сегодня наговорил много лишнего, уверенно спустился в зал и, взяв со стола конверт, вскрыл его.

– Дорогие друзья, – начал Белов, – если вы читаете это письмо, значит, меня нет с вами… – и споткнулся о первую же фразу актёр.

На сцене тоже повисла тишина, в которой, можно было догадаться, присутствовало и «Как же так? Ещё такой молодой…», «Неужели!», «Наконец-то» и ещё много разных неозвученных реакций на услышанную новость.

Первым оправившись от шока, Белов продолжил чтение уже с нотками трагизма в голосе:

– Значит, я задержался на заседании Государственной Думы. Поэтому тот, кто распечатал конверт… – читающий замолчал, стараясь осмыслить прочитанное, но ещё не осмысленное, – …назначается Координатором, и в его обязанности входит распр… распределение… распределение ролей, – наконец закончил фразу новоявленный руководитель столь ответственного и щекотливого процесса, опешивший от такого поворота.

Статный Борькин, щуплый Орехов и даже тучный Гордеев резво спрыгнули со сцены и направились к своему товарищу, которого режиссёр уполномочил распределять роли в новой пьесе. Коллеги подошли поздравить Костю и краем глаза глянуть на странный текст, назначавший их коллегу Координатором, и удостовериться в правильной интерпретации инструкций режиссера.

Костя Белов, теперь какой-никакой руководитель, немного добавив властных ноток в голос, обратился к братьям по цеху:

– Давайте начнём, наконец, наше собрание.

Сказав это, он сел в режиссёрское кресло и продолжил чтение, глядя в текст из конверта:

– Пэ Эс. Садиться в моё кресло необязательно.

Костя быстро подскочил, потом, поняв, как несолидно это выглядит, сел опять в то же кресло.

В этот момент опять ожил динамик и голосом Ульяны Фёдоровны напомнил:

– Иван Иванович просил…

Белов немедленно вскочил, заставив тем самым замолчать противный голос.

– Друзья, – обратился Координатор к остальным артистам, – у нас ещё много работы. Может, приступим? – И, после того как, вернувшись на сцену, актёры расселись, продолжил: – Первая роль – это роль Бывшего одессита.

– Не слышно, – раздались голоса со сцены.

Костя Белов присел на зрительское место рядом со столиком и, стараясь не смотреть на кресло режиссёра, пододвинул к себе микрофон и начал говорить:

– Микрофон включи… – крикнул Орехов, но увидев, как на него посмотрели коллеги, добавил: – …те.

Коллеги оценили смену настроения, и молодой актёр, стараясь скрыть неловкость, продолжил:

– Могу показать, как.

– Без сопливых разберёмся, – тихо пробурчал Координатор, но микрофон уже был включён, и коллеги удовлетворённо заулыбались, осознавая неловкость конкурента.

А Костя, теперь Координатор, постучав пальцем по микрофону и дунув в него, начал читать заветный текст.