Деминский поразил Рубаса с первого взгляда. Поразил изможденный фасад Дома культуры. У спортивного зала оконные проемы забиты досками. Рядом, в зарослях древесной дурнины, вишняка, терна – памятник герою-хлеборобу. На улице имени Гвоздкова развалины двухэтажного здания, где когда-то был кабинет знатного хлебороба. А вместо площади, где школьники по утрам проводили торжественные линейки, поднимали в небо флаг, грязный пустырь и остатки могучего постамента.

«Кому и неважно теперь, – подумал Рубас. Важно, что к бывшему колхозу-миллионеру, трудно подъехать. Асфальт разбит, двадцать километров бесконечных колдобин».       Постоял возле заросшей камышом речки Паника. Вспомнил, как радостно, с азартом читал стишок о ней приятель Василий: «Через палых листьев плесы, Сквозь прозрачный сирый вечер  Я пришел проститься, осень,  До грядущей доброй встречи».

В магазине продавщица пояснила грубовато: «Жесть! Работы никакой. А уехал хозяин на заработки в Москву, считай пропал… Через одну живут вдова не вдова, а так не знамо что».

Взял курс на Красноселец строго по Атласу, где обозначен грейдер. Но грейдера нет. Есть паутина грунтовок – выбирай любую. Знаменитый быковский арбуз, выросший обильно, лежит грядами в полях. Лежит огромными буртами перец – почти даром, пять рублей за кило. Но и даром не нужен. Покупатель хавает глянцевый и красивый китайский, голландский. Лежит все неубранное. Потому что арбуза навалом в Воронежской, Саратовской областях, а дальнобойщикам наплевать – сорт Холодок, Крымская роза или американский гибрид. Солярка на вес доллара. Крюк в пятьсот верст им против шерсти. Берут, где ближе.

Вокруг все поля и поля, а людей не видать ни души. Уперся бампером в ограждение мелиоративного канала. Прошелся вправо, влево. Огляделся. Сорвал пару толстостенных красных перцев, похрустел сочной сладковатой мякотью. Поехал по солнцу вдоль канала. За очередной грунтовкой встретился пастух на добром коне.

Пастух скалил в улыбке рот: «Что заблудился?.. Давай за мной». Пустил коня рысью, въехал на взгорок, откуда видна шоссейная дорога. Показал направление кнутовищем и снова неизвестно чему-то порадовался. То ли славной октябрьской погоде, погожему дню, то ли от того, что помог человеку, пусть в такой малости, но помог.

Сдал очерк ответственному секретарю. Очерк похвалили, но абзац про московских бандитов и вице губернатора вырезали. Вырезали красивый пассаж о том, что страной правят энергетики и банкиры, углядев в этом намек на Чубайса и Грефа.

Дали новое задание, сделать интервью с мэром города Мищевым. Да такое, чтобы это не казалось агиткой, чтобы серьезно и вдумчиво.

Глава 7. Сева и Хазар

Анатолий Назаров стоял у окна в доме на улице Чугунова. Ждал. Наблюдал за передвижениями киллера-дворника с пластиковой метлой. Что-то тяготило, а что именно – понять не получалось… К офису «Замка» подъехал бронированный Мерседес с эскортом. Киллер присел, стал завязывать шнурок. Не вставая, с колена сделал два выстрела. Курин покатился по траве. Назаров обрадовался, выдохнул привычное: «Ништяк. Конец падле…»

С опозданием начал стрелять охранник. Но киллер в три прыжка оказался у машины с работающим двигателем. Сноровисто запрыгнул в салон. Жигули стремительно сорвались с места. Умчались по набережной. А Курин вскочил по-кошачьи, с четырех опор, отряхнулся и побежал в офис, прикрываемый сбоку охранником.

После неудачного покушения Назаров, вместо того, чтобы объединять пацанов в Царевске, выправлять важные вопросы, пополнять общак и отлаживать «грев» по колониям, как решили на большой сходке в Балашихе, вынужден был снова приехать в Подольск. Здесь его ждали простые и надежные бойцы во главе с Бурдой. Они бы решили этот вопрос с Царевским решалой. Но нет, подольский бригадир Дарик, а по паспорту Бары Сулейманов, убедил…

– Хазар, не беспокойся, у нас давние счеты с бывшим ментом, – пояснял Дарик, щуря свои и без того узкие татарские глаза. – Сёву по приговору подольских пытались зачистить в девяностых, но только ранили. После чего он два года отсиживался в Германии.

– Везучий болт. Пять покушений и все не в масть.

– У нас теперь есть профи. Крутяк. Недавно отработал сложный заказ. Шесть лямов и Сева покойник.

Услышав такую цену, Назаров присвистнул.

После пятнадцати лет в колонии он трудно привыкал к новой жизни и новым правилам местных положенцев, иногда совсем молодых, но с большим гонором и при больших бабках.

И теперь, когда сошлись в агентстве недвижимости, где рулил старший брат Дарика. Назаров после рукопожатий, сразу вбил жестко вопрос:

– Где теперь этот ваш гребаный профи?

– В бегах. Но мы с ним разберемся, Хазар. Разберемся.

– Может и мне вам помочь…

– Нет, ты пока отдыхай. Мы тут тебе приготовили на первое время.

Дарик протянул увесистую пачку денег. Деньги Назаров сунул в дорожную сумку, не стал спорить, выяснять отношения. Он понял, что укорять их бесполезно. Этот молодняк плохо усвоил или не хотел усваивать главный воровской закон, что за все сказанное нужно держать ответ, как это определили давно. Тридцатилетние, выжившие в местных разборках, они много кидали понтов, ездили на дорогих машинах, обвешивались золотыми цацками, ходили с охраной. Это ложилось ему против шерсти.

– Хорошо, фартовые. В нашей царевской области три колонии и зона для малолеток. Там верх взяли ментовские порядки, молодняк крепко прижали, многие подались в исправленцы, стали «козлами». Они не понимают, что с них потом спросят на взрослой колонии. Нужно туда отвезти первый «грев». Начальник колонии долго отмазывался, но когда получил увесистую котлету, согласился принять машину с продуктами и вещами. Но без курева.

– Это почему же? – удивился Дарик.

– Там свой ларек, охеренный прайс. Он делает на куреве деньги.

– Это твои проблемы, ты и решай. Сам поедешь?

– Нет, отправлю коня. Бурда справится.

Прим. «грев» (лагерное) – передача продуктов и обиходных вещей

Погоняло к Косте Дратвину прилипло случайно. Первоходов всегда две недели выпаривают в карантине перед отправкой в лагерную зону. Во время обеда Дратвин громко выкрикнул, вращая перед собой тарелку с щами из квашенной капусты: «это что за бурда!» Дежурный делал обход, услышал громкий выкрик. Встал в проходе, раскачиваясь с пяток на носок.

– Ты чем недоволен, пацан?

– Бурда, а не щи. Воняют… Как из жопы.

Осужденные громко захохотали. Костя тоже…

На следующий день его выдернули на административную комиссию, которая определила пять суток штрафного изолятора с записью в личном деле. Что снизило шанс на выход по условно-досрочному. Лагерный смотрящий по карантину передал ему через баландера в камеру сигареты. «На киче курить запрещено, но если очень хочется…»

Когда вернулся из ШИЗО на карантин к нему прилипло погоняло Бурда.

Порядки на карантине суровые. За курение изолятор. На кровать прилег, присел, тоже наказание, или запись о нестабильном поведении. Можно гулять по каземату, либо сидеть на табуретке. А от нее зад квадратный. Прогулки короткие, в огороженном небольшом пятачке перед карантинным бараком.

Вечером два мужика заспорили серьезно, сцепились между собой, ну с кем не бывает. Так нет, обоих в изолятор. Всех остальных на построение с рулетами-матрасами. Продержали часа два пока шел полный шмон, нашли половинку лезвия под линолеумом. Никто, конечно же, не признался. Заставили с «рулетами» в руках бегать по кругу для профилактики и общего умственного развития, как наставлял терпеливо дежурный.

Всех поочередно водили к начальнику колонии. Выдернули и Дратвина. Он доложил, как положено, статья, срок… Начальник и не смотрит, с офицером в камуфляже разговоры ведет. Простоял истуканом минут пять. Все же обратили внимание. Вопросы в основном бытовые: кто родители, ширялся или нет, и совсем странный, чем увлекался на свободе? Дело полистал начальник и приказал: с капитаном пройди на медосмотр. Капитан в армейской форме привел в кабинет, усадил и сразу: как жить думаешь?