[3] Шичжи — 师侄 (shīzhí) — букв. «племянник по наставнику», то бишь ученик брата по школе/клану заклинателей.
[4] Человек-палка — 削成人棍 (xuē chéng rén gùn) — в букв. пер. с кит. — «нарезание человека-палки».
[5] Словно полцзиня против восьми лянов — 半斤八兩 (bàn jīn bā liăng) — как и следует из этого утверждения, в цзине содержится шестнадцать лянов. Интересно, что это соответствует не собственно китайским современным мерам веса, согласно которым в 1 цзине (500 г.) содержится 10 лянов (50 г.), а тайваньским (1 цзинь — 600 г., 1 лян — 37,5 г.) и гонконгским (1 цзинь — около 605 г., 1 лян — около 37,81 г.).
[6] Чжундянь — 终点文学网书友 (Zhōngdiăn wénxué wăng shū yŏu) —название литературного сайта. Переводится как-то вроде «Друзья литературы.com».
[7] Непревзойдённый огурец — 绝世黄瓜 (Juéshì Huángguā) — Цзюэши Хуангуа. Не вполне приличное словосочетание, так как Хуангуа (黄瓜) — «огурец» — в переносном смысле означает… сами понимаете, что)))
Глава 29. Тут Система бессильна
— Помнишь ту штуку, что появляется раз в тысячу лет, которую ты придумал? — перво-наперво осведомился Шэнь Цинцю.
Шан Цинхуа поначалу не знал, что и сказать.
— Ну ты и спросил! Я придумывал их сотнями, если не тысячами!
«Вот ты и сам это признал!» — угрюмо согласился про себя Шэнь Цинцю.
Вздохнув, он что-то шепнул ему на ухо. Сначала Шан Цинхуа отшатнулся, но пару мгновений спустя наградил Шэнь Цинцю понимающим взглядом.
— Почему ты так на меня смотришь? — не выдержал тот.
— Да так, — отозвался Шан Цинхуа. — Как выясняется, ты всё же был на редкость внимательным читателем — умудряешься помнить о том, о чём я позабыл сразу после того, как выдумал! Сказать по правде, я тронут.
Изрядно смутившись, Шэнь Цинцю пробормотал:
— Ну так завтра мы с тобой отправимся на его поиски.
— Завтра? — изумился Шан Цинхуа. — Тебе не кажется, что это слишком… поспешно? — Смешавшись, он добавил: — Честно говоря, я… не помню, где это вообще. Сам посуди — на двадцать миллионов слов текста он упоминается лишь один раз! Дай мне поразмыслить над этим как следует, тогда, быть может, я что-нибудь надумаю.
— Что ж, значит, нам предстоит ждать, пока из Царства демонов не явится Ло Бинхэ в сопровождении Мобэй-цзюня, чтобы порешить нас обоих, — разочарованно бросил Шэнь Цинцю. — Надеюсь, хотя бы к этому моменту у тебя в голове наконец что-нибудь зашевелится.
— Ну ладно, — буркнул Шан Цинхуа. — Постараюсь припомнить к завтрашнему.
Ещё бы — что может помешать главе пика Аньдин, кроме таких пустяков, как обеспечение жилья, питания, одежды и прочих мелочей жизни для нескольких сотен адептов и их учителей?
Всю ночь напролёт Шан Цинхуа добросовестно ломал голову над поставленным вопросом, баламутя моря и реки своей памяти, пока, наконец, предрассветная тьма не одарила его озарением, позволившим нарисовать точку на карте.
При виде неё Шэнь Цинцю торжествующе хлопнул по столу и тотчас сорвался с места. Поездка обещала стать весьма приятной: удобная повозка, обильные закуски, разнообразные развлечения и бои со встречными монстрами.
Однако у этого путешествия имелся один крохотный, но ощутимый изъян: непрестанно ворчащий возница в лице Шан Цинхуа.
— Почему это я всё время должен платить за гостиницу и питание? И почему вести повозку тоже приходится мне?
— Тебе не стыдно? — невозмутимо отвечал на это Шэнь Цинцю. — Глава школы самолично выделил тебе средства на эту поездку, и ты тотчас засунул их в кошель, будто свои кровные, а теперь ещё и ноешь!
Припомнив, каким взглядом при этом Юэ Цинъюань наградил его самого, Шан Цинхуа вновь почувствовал себя обиженным.
Ну а что бы вы сами ощутили после подобных слов: «Шиди Шан, придётся мне вверить Цинцю вашему попечению на время увеселительной поездки. Прошу, позаботьтесь о нём как следует, памятуя о его отравлении».
«Вы только подумайте, — кипятился Шан Цинхуа, — ещё и по имени его зовёт! Не знай я, что они росли в разных местах, я был бы свято убеждён, что в детстве они самозабвенно игрались в лошадки [1]!»
Воистину, в сравнении с воспитанниками Цанцюн пришлые адепты, которым приходилось пробиваться наверх потом и кровью, были совершенно бесправны. Потому-то его упорный труд и за тысячу лет не привёл бы к успеху.
Будучи автором, он потратил немало времени и текста на унижение низкопробного злодея Шан Цинхуа, теперь же великому Сян Тянь Да Фэйцзи пришлось на собственной шкуре познать мытарства своего героя.
— У тебя же самого руки есть, так почему бы тебе… Блин горелый!
Он резко натянул поводья, и повозку ощутимо тряхнуло. Отодвинув занавес, Шэнь Цинцю встревоженно спросил:
— Что стряслось?
По обе стороны от дороги вздымался густой лес. С заслонявших небо вековых деревьев дождём сыпались листья, скрадывая солнечный свет.
— Ну и чего вопишь? — так и не обнаружив ничего подозрительного, вопросил Шэнь Цинцю.
Всё ещё не отошедший от потрясения Шан Цинхуа пробормотал:
— Я только что видел женщину, которая ползла по земле, словно змея! Если бы я не остановил повозку, мы бы её переехали!
— Вот была бы неприятность, — презрительно бросил Шэнь Цинцю, про себя подивившись подобному явлению.
Из леса не доносилось ни звука, однако Шэнь Цинцю не спешил ослаблять бдительность: вместо того, чтобы задёрнуть занавес, он уселся на козлы рядом с Шан Цинхуа, сложив пальцы в призывающую меч печать, и украдкой осмотрелся. Другую руку он запустил в мешочек с закусками и извлёк оттуда горсть дынных семян, протянув их Шан Цинхуа.
— А сейчас побудь послушным мальчиком: посиди спокойно и пожуй семечки — в общем, займи себя чем-нибудь.
Хоть Шан Цинхуа и славился своими организаторскими способностями, в столкновениях со сверхъестественным толку от него было и впрямь немного. Всецело признавая свои слабые стороны, он покорно взял семечки и принялся их щёлкать — по одному на каждый шаг лошади.
Спустя одну палочку благовоний [2] они столкнулись… с затруднением. Двое мужчин молча уставились на горстку шелухи от тыквенных семян на дороге.
— Гм, сомнений нет, — наконец подал голос Шан Цинхуа. — Только на хребте Цанцюн делают подобные ароматные семечки лунгу [3] — красные внутри и золотистые снаружи. Это точно от тех, что я только что съел.
— В курсе я, что ты ещё и семечками спекулируешь, — бросил Шэнь Цинцю. — Проехали.
И всё же, на повестке дня оставался вопрос: как они умудрились вернуться на то же место, никуда не сворачивая? Оба мужчины, не сговариваясь, воззрились друг на друга. Гуй да цян [4] — типичнейший сценарий китайской классики.
Шан Цинхуа тут же пришёл в голову метод, обычно используемый героями фольклора:
— Почему бы нам не сбрызнуть глаза лошадей мочой девственницы?
— Пощади самоуважение лошадей, — возмутился Шэнь Цинцю. — Тебе бы понравилось, если бы тебе в глаза плескали подобными жидкостями? Да и где я возьму тебе девственницу на этой глухой горе?
Выпалив эти слова, он заметил, что Шан Цинхуа не сводит с него пристального взгляда.
— Что ты на меня уставился? — вспылил Шэнь Цинцю. — Я… Лучше не будем сейчас об этом. Хоть с виду мой персонаж всегда был холодным и отстранённым, тебе ли не знать, что в душе он тот ещё развратник! Вещает о гармонии, а сам истекает слюнями по несовершеннолетним девочкам. И ты серьёзно думаешь, что при всём при этом к эдаким-то годам я могу оказаться девственником?
Однако, судя по выражению лица Шан Цинхуа, именно так он и думал.
Недоумённо наморщив лоб, Шэнь Цинцю хлопнул себя по бедру. Обернувшись, он принялся рыться в повозке. Внезапно оставшийся снаружи Шан Цинхуа взвыл, словно волк или неупокоенный дух. Схватив то, за чем полез, Шэнь Цинцю вскинулся с криком:
— Ну что ещё?
Шан Цинхуа был так напуган, что выпалил на одном дыхании:
— Едва ты влез в повозку, какая-то мохнатая хрень обвилась вокруг моей шеи, и когда я поднял голову, там была копна волос и белое лицо, которое я не смог рассмотреть как следует, мать твою!
