— Тут я прикинул, Трофим Игнатьич. Ушло у тебя на все — примерно пять тысяч, пять пятьсот — край! И сколько ты накинешь?
Дед замолчал, насупился, смотрел исподлобья:
— А за нервы? Все это достать, привезти? С людьми договорится?
— За нервы, говоришь? А «за нервы» — как считать? Ты не обижайся — я и тебя не хочу обидеть, но и самому — не прогадать? Вот смотри — пять пятьсот — дом! А если ты вот всю эту мастерскую оставишь — как есть! предлагаю тебе еще тысячу — сверху! Тут и за станки, и за нервы. Думай. Родителям я так и обскажу.
— Слышь, Юрка! А ты… ну… и вправду знаешь про людей что-то? Вот про меня если? Можешь сказать что?
Я задумался. Вот ни хрена я толком не помню. И его я, в прошлом, если и видел, то — считанные разы. Да слухов бабьих маленько, если вспомнить.
— Тут, Игнатьич, ведь как — точно ничего не определено. Только общее… так — направление, можно сказать. Как могу предположить — лет семь-десять у тебя есть. А потом… проверь легкие — силикоз, это болезнь шахтеров. Сам знаешь — Север и так здоровье отнимает, а уж угольные шахты на том Севере… Мой тебе совет — поезжай в Крым, присмотрись. Если там есть кто у тебя — еще лучше. За весь Крым — не скажу, но вот мне нравится — примерно от Феодосии до Судака, может чуть дальше — до Морского. И места красивые, и климат — благодать. Фрукты-овощи, витамины…
— Так, Юрка! У меня же кореш в Береговом, рядом с Феодосией! Уж сколько раз звал, говорит — домишко подберем. Он-то умнее оказался, уже давно там. И семью завести успел, а не так как я, дурень!
— Ну вот видишь — может все у тебя еще сладится, а? Трофим Игнатович? Держи хвост пистолетом, норильчанин!
Уже уходя, услышал:
— Ты, Юрка, не боись, сойдемся мы с тобой, по цене! Нормально будет! И еще… вот скажи… интересно мне — а сколько тебе лет?
— Шестьдесят два… было…
И уже совсем отойдя услышал:
— Ишь ты как…
Ну да, деда можно и пожалеть — ему здесь и пообщаться-то не с кем. Родни — выходит и нет, знакомыми — тоже не обзавелся. Бирюк, как есть. А с другой стороны — он же сам свою жизнь так вывел, кого винить? И вот так признать свою «инаковость» я — не боялся. Ну кому он тут рассказывать будет? Нет у него здесь близких.
В субботу утром, я встал как обычно — пробежка, тренировка, завтрак. Потом — натаскать воды бабулям. Согрел воды, помыл голову — а то неудобно будет, если волосы грязные.
М-д-я-я-я… а ведь Галина-то права — вот одеть мне — нечего совсем. Как-то я и упустил это. Все те же «трикошки» и футболка, правда все — чистое, постиранное и отглаженное. Кеды даже почистил, как мог. И здесь правда — менять их пора, пока совсем не развалились.
Уже закончив сборы, услышал звонкий голос Нади, которая здоровкалась с бабой Машей.
— Парнишки-та тваи где? — баба Маша стоит в ограде, вытирая руки — из стайки вышла.
— Да вон — мамке завела! Да мы ненадолго, баб Маша — туда и назад, — успокаивает Надя бабушку.
— От — придумал-та тожа чё — стричься ему у Верки приспичила! Чё вон все мальчишки бы к Верки и бегали ба! Уж она бы их всех и подстригла да научила всякому нипатребству-та, — ворчит бабушка, не подозревая, что только подогревает интерес к пресловутой Верке!
Надюша — чудо как хороша! Волосы — в простой русый хвост, задорно так болтающийся за плечами. А вот это как-то баба Дуся — проглядела, не положено Наде так вот волосы уже носить — она дама, замужем побывала, ну и что, что разведена — положено косу, или лучше — вообще в каральку на затылке. Статус! А вот так — только девчонкам носить можно.
Простой светлый ситцевый сарафан, изрядно выше колена. Белые босоножки. Загорелые на огороде ноги, полные, крепкие — м-м-м, какие, вот! Я не удержался и расплылся в улыбке — хороша тетя. И тете всего-то двадцать три!
— Ну что? Идем? — она задорно встряхивает головой, и ее хвост тоже задорно повторяет — «Идем?».
Мы выходим на улицу и некоторое время идем рядом. Я не могу удержаться и искоса разглядываю ее. Она это чувствует и немного смущается, щечки и так — кровь с молоком, покрывает легкий румянец.
— Юрка! Хватит пялится на меня, неудобно, люди заметят! — возмущается она громким шепотом.
На улице и нет никого — основные хозяйственные мероприятия — шныряние туда-сюда местным население уже выполнены, примерно до половины десятого. И я чуть удивленно развожу руки, поворачиваюсь — туда-сюда — мол, «где люди-то»?
— Вон, может кто в окно пялится, и не заметишь, как ославят! А у меня и так, знаешь ли, после развода — репутация не из лучших! Уже каких только грехов не приписали. Мамка — грызет и грызет! — Надя расстроенно опускает голову.
— Да как ославят-то, Надюша? Идет тетя с племянником — не иначе как по делам куда-то собрались!
— Ага, тетя с племянником! А пялишься на меня, глядишь и дырку на сарафане прожжешь!
— Ну что я могу поделать — если ты вот такая красивая у меня тетя! — все же заметно, что Наде мои слова нравятся.
— Надюша! Вот только… как сказать… ты вот сама, когда со мной взглядами встречаешься — там мило краснеешь, что это гораздо виднее, чем мои взгляды на тебя!
— Ну так… я как вспомню, что ты в цеху вытворял — вот и окатывает меня стыдом! Бесстыжий ты, Юрка! — Надя возмущена и отворачивается от меня.
— Ну — прости меня, дурака, Надюша, душа моя! Ну — не удержался! Да как тут удержишься — если ты — вон какая! Вот правда — был бы старше, да — не был бы тебе племянником — взял бы за себя! — ну, тут я вру, конечно, Дашку я — не забыл. Хоть и Надя мне — ох, как нравится!
— Взял бы он! А я, может быть и не пошла бы! Нужен мне такой кобелина! — Надюшка улыбается и смотрит на меня, — и еще ты вон говорил, что теткам и племянникам — закон — не запрещает жениться! Или врал? — вот где тут логика, хотел бы я знать?
— Все так, Наденька! Ни капельки не врал! А что — кобелина, ну — тут признаюсь — слаб я, а вокруг столько красивых женщин да девушек! Ну вот как тут — не оскоромится?
Надя смеется, запрокидывая голову, и от ее смеха, а еще от того, какая у нее длинная, красивая и сильная шея — у меня мурашки по коже — табуном!
— А что, Надюша! — голос у меня чуть хрипит от эмоций, — ты и вправду боишься меня к себе пригласить? На массаж там, или косы заплести?
Надя что-то чувствует, моментально смолкает смех и она, уже серьезно и даже несколько испуганно глядит на меня, потом переводит взгляд ниже и заливается румянцем:
— Вот же… успокойся уже! Хрен тебе — а не ко мне в гости! Вон — все видно уже! — она кивает головой, и я тоже чувствую, что краснею: чертовы треники, после стирки и глажки — облегают меня и… что-то разволновался я, ага… нужно успокоится.
— Ну вот как, Юрка с тобой куда-то ходить? Рядом — не пойдешь, у тебя все топорщится! Вперед идти — даже страшно представить, что у тебя со штанами будет! Ты мне всю задницу глазами съешь! Сзади тебя идти, как конвоиру, что ли? — Надя сначала ворчит, но потом — развеселилась.
— Ладно! Ты хоть придумал, как Верке тебя стричь? — вот! Правильно, моя любимая тетя — нужно отвлечься.
Я достаю из кармашка штанов в несколько раз сложенные тетрадный лист. Вчера, перед сном, посидел и изобразил себя с четырех сторон, что хотел бы получить из своей копны волос.
— Это ты себя нарисовал? А-а-а… прическа! Ой, Юрка! Ты так будешь похож на игроков из хоккея, ну помнишь мультик — «Шайбу! Шайбу!». Только не тех, которые хулиганы, а тех — которые такие — пай-мальчики! — Надюшка смеется, разглядывая листок. Я прислоняюсь к ней, мы разглядываем листок вместе.
— Ну-у-у, ты не права — у тех и носы — пуговкой, и морды такие — смазливые, кукольные! Я же не такой!
— Ой-ой-ой! Ты себя в зеркале-то видел? Вот такой смазливчик и есть! — какая она все-таки еще девчонка. Как по поведению — она к Светке, и Катьке ближе, чем ко взрослым тетенькам. Может поэтому они и ладят так хорошо, мои девочки?
Мы стоим близко друг к другу. И я вдыхаю ее запах… Вот. И снова голова куда-то поплыла. Как не вовремя-то, да прямо — на улице! Надюшка тоже втягивает воздух ноздрями — они у нее чуть трепещут, что дополнительно впрыскивает в меня волнение. Я вижу, как ее глаза вдруг задергивает такая поволока… они блестят у нее и становятся чуточку «чумовыми».
