–Я помню, темные волосы, короткая стрижка,
Остальные детали, увы,
Уплыли из памяти. Нельзя помнить все,
Я не вундеркинд.
Короче, забыл.
–Я помню все время, он спрашивал сотовый.
Мой забывал забить телефон.
Созвонились, забыли, и все по-новому,
Он так и пропал потом.
–Еще у него была такая
Странная рубашка с котёнком
Он, кажется, носил её, не снимая,
Хоть и перестал быть ребенком.
–А знаешь, иногда мне казалось,
Он не порвал её в драке, как говорили после.
Мне кажется, она всегда была с ним,
Как талисман – в кармане, или под темной футболкой.
–И женщина у него была, красивая
Делала шугаринг, слушала шугейз.
Лицо было вечно серьезное, но милое,
Чего мы все про Леху? Может, продолжим есть?
-Он кстати ей песни пел, только ей не нравилось,
И жил как хотел, ярлыки вертел
на причинном месте.
Смысл жизни был в каждом жесте,
В каждом неповоротливом тексте,
За каждым слоем обоев,
Которыми предки обклеили его комнату,
После его гибели, когда завели собаку,
Когда отец начал пить, избивая мамку,
Когда родной двор и соседи
Давно про него забыли,
И только теперь на кухне, почему мы о нем заговорили?
Ни к ночи помянутый, ни к утру отысканный,
Ни в молодости оскверненный,
Ни в старости забытый.
Мы рискуем стать последними, кто помнит близких живыми,
Если нам, как ему, не суждено умереть молодыми.
И в горе
И в радости,
И в юности
И в старости
Подавая кружку родителям, другу банку пива,
Помни о том, как жизнь и смерть бывают красивы,
Помни свидетелем чего суждено тебе быть.
***
Бьются лбом,
В двух местах – психбольницах и храмах.
Да и разницы нет
Бабах. На маршрутках, вокзалах.
Ерундой
Занимаются люди в штатском.
Поколения меняются, люди теряют людей.
Все летит прямо в тартар испорченной пищей,
Обглоданной пастью людской.
Это мир. И он мой.
20||21
***
Я хочу быть обычным ветром,
Невесомостью за стеклопакетом.
Теплой сороковкой из дедушкиного шкафа,
Она светит всю ночь над Пелевинским «Снафом».
Хочу быть тенью от кривой избушки,
Паром над вынесенной на улицу кружкой.
Уютным шевелением собаки в будке,
Там темно и мягко, как под женской курткой.
Звук дыхания животных, я хочу быть им тоже.
Похожий на призрака и ни на что не похожий.
Наблюдать со стороны как дети становятся стариками,
Истлевают трухой, выходят вперед ногами.
Быть домом, в котором проходят годы,
В котором забываются поводы жить.
Все остальное скоротечно, не интересно.
А лучше всего быть детством,
Про которое суждено забыть.
***
Несу домой три килограмма картошки.
Меня их заставила купить Регина.
Предвкушаю трапезу с железной ложкой,
Размышляю о жизни простой и милой.
Размышляю о разных татарских блюдах,
Про шубы поддельные из шкур кошачьих.
Как буду ходить голым и мыть посуду,
Как буду обидчикам своим давать сдачи.
Представляю себя разносчиком кладов,
Или тем, кто «телеги» пишет на стенах.
Или тем, кто ищет или тем, кто в «Ладах»
С низкой подвеской, будто цыгане…
В общем, полеты фантазий пикируют
Панелями в грязь бытового сложения,
Цветочки для девочки и самосожжение,
Мозги на асфальте и лирика.
***
На портретах великих поэтов,
Рисую усики.
Ненавижу классику.
Слишком серьезные люди, как серость билетов,
Сырость облезлых «Пазиков».
На стекле я рисую фаллический символ и в этом
Единственный смысл.
Причина искусства, мерило счастья,
Протестная акция,
Но на деле,
лишь попытка участия.
Маленькие машины
Маленькими шажками,
Покоряя большие вершины.
Маленькие машины,
Едут маленькие машины.
Их окна забиты снегом,
Из последних сил дуют печи.
Все знают, куда они едут,
В настоящее, вечное.
Они опрокинули улицы,
Эти маленькие машины.
Потухли пустые витрины,
На них никто не смотрит.
Перекрестки не выстланы пробками,
Не город, а рай бездельника;
Машины уехали в горы,
Не стали ждать понедельник.
***
Никто не отвечает на мои письма.
Жизнь зависла,
Как я рано утром, похожий на наркомана.
Это кажется смешным, но для меня это рана.
Вставать каждый день и видеть все заново?
Либо жить без сна, либо уснуть навеки,
Без бросания от одного до другого.
И без страданий о людях,
Или об одном человеке?
***
Я страза, упавшая с платья,
На пыльный затертый половик в прихожей.
Идёшь на свидание, с тобой мои юные братья,
А я лежу здесь, на звезду в темном небе похожий.
Похожий на родинку с твоего светлого лица.
Сравнимый с укусом комара на теле бычьем.
Упавшая штукатурка с прекраснейшего дворца.
Свет чучела, сжигаемого по древним обычаям.
Я здесь, потерянный в джунглях из грязи,
Между следом ботинка и клочком вычесанных волос,
Если б можно было махнуться не глядя,
Я бы выменял все, чтоб быть частью,
Сервопривода твоих век, апертуры линзы из слез.
Всегда.
Каждодневно.
Болтаться цацкой на ткани.
Быть деталью тебя, пусть не самой важной.
Плотские чувства – когда ты хочешь физики объятий,
Робость – когда смотришь издалека,
Успех – когда оказался в твоей кровати,
Счастье – когда больше нечего написать.
***
Мои слова потихоньку теряют вес.
Мои знакомые не шарят, почему я здесь.
И если кто-то спросит о нас – я пас.
Я живу для того, чтобы лапать бас.
Мои враги это холод, что за стеной.
Конец солнечного дня сводится петлёй.
Сказали – вырастешь, поймешь, и отпадёт вопрос,
Отпало лишь желание знать, зачем вообще я рос.
***
Дым от труб опускается вглубь,
И холодный рассвет ускользает от глаз.
Ведь мы спим и не знаем, что там сейчас.
Под нами, наверное, пустота.
Двери наших квартир – одиночества ждут,
Чтоб закрыться и больше не дать войти.
Я не знаю, что
на твоих стенах теперь:
Рисунки детей или фото мои.
Может автозавод, может школа, детсад?
Место, где ты проводишь дни напролет.
Не известно теперь ничего и никак,
Все слетает пакетами с крыш и пройдет.
Даже память со временем скроет лицо,
Размывая детали, как жар горизонт.
Мы умрем с ощущением старых хлопот.
Похороним их вместе с телами.
22||23
Товарищ следователь: Part 1:
Мы с пацанами
идём домой.
Как небо похмельного утра,
тяжёл наш день.
За мною всюду тащится
моя тень.
Суждено догнивать здесь и лежать
на ней.
Тяжелые будни падают,
как мой хуй.
Воздушные стены вкруг дома?
– Не до них
Быть ботом в чужих войнушках
теперь лейтмотив.
Почти что тюремный стих
– молчи и жуй.
Да нахуй не нужен ни ты, ни друзья,
