История еще не раз столкнется с таким отношением к ученым со стороны деспотов и догматиков. Галилея церковь заставит отречься от истины; монаха Джордано Бруно инквизиция сожжет на костре; на портрете Эйнштейна фашисты напишут «разыскивается преступник» и сожгут, к счастью не самого ученого, а его книги. Нильс Бор будет вынужден на рыбацком суденышке бежать в Швецию, а потом в Англию. Это случится, когда гитлеровцы вторгнутся в Данию. Энрико Ферми найдет убежище за океаном. Советский Союз приютит Бруно Понтекорво…
И так, Аристотель умер в изгнании, оставив после себя многочисленные труды, существенно пополнив и систематизировав главные научные знания, доставшиеся ему в наследство от предшественников. Последователи Аристотеля будут бережно хранить в неприкосновенности систему знаний, оставленную им учителем, боясь переставить в ней хоть слово, не решаясь ничего изменить, тем более подвергнуть какое-либо положение сомнению.
Нельзя сказать, что ни у кого из современников Аристотеля и ближайших последователей не возникало сомнений в его непогрешимости. Разумеется, здравый смысл заставлял ученых, изучавших впоследствии Аристотелевы труды, недоумевать по поводу некоторых его научных выводов. Например: если аристотелевская теория движения верна, то как объяснить вращение колеса вокруг неподвижной оси? Толчок — и колесо завертелось. Никуда оно не перемещается, место для подталкивающего воздуха не освобождает, а колесо тем не менее крутится…
Такими каверзными замечаниями особенно отличался Иоанн Филипон, за ученость прозванный Грамматиком. Это один из комментаторов Аристотеля, живший в Александрии в первой половине шестого века нашей эры. Он написал немало страниц, пропитанных едким скепсисом к трудам Аристотеля. Но аристотелианцы ревностно защищали своего кумира.
Ни Грамматик, ни другие оппоненты Аристотеля не могли быть широко услышаны. Впоследствии католическая церковь канонизировала учение Аристотеля. Его научная система была введена во все учебники и настойчиво «впрыскивалась» в головы молодежи.
Даже в шестнадцатом веке в просвещенной Англии, в Оксфорде, каждый магистр или бакалавр вынужден был платить 5 шиллингов штрафа, если допускал в лекции какое-нибудь недовольство Аристотелем. Блестящий ученый Джордано Бруно, который вел упорную борьбу с физическими теориями Аристотеля, долго не мог пробиться к кафедре сквозь заслон аристотелианцев. Он устраивал публичные словесные состязания с ними, блистательно опровергал их. По его собственному выражению, пятнадцать раз замазывал им рот так удачно, что они отвечали ему только бранью, но… Переезжал из Англии во Францию, из Франции в Германию и нигде не мог добиться разрешения читать лекции.
Еще долго во всех университетах мира существовало положение, при котором почитаемым был тот профессор, который «преподавал Аристотеля». А тот, кто преподавал просто науку, был беден и гоним. Так, живший в XVI веке падуанский профессор Кремонини, из года в год читавший одно и то же — только об Аристотеле — получал в год 2000 гульденов. А Галилей, которого аристотелианцы к тому времени уже изгнали из одного университета, в том же падуанском получал за лекции по математике гроши.
Много веков спустя об Аристотеле напишут: «Величайший из древних философов, он оставил потомству почти только ряд одних физических заблуждений…». Но несмотря на то, что Аристотель оставил потомкам лишь нерешенные проблемы, его значение в том, что он поставил их. Он дерзнул задать природе вопросы. Он наметил круг тем, решению которых человечество до сих пор отдает свой умственный пыл.
Парадокс заключается в том, что для истории человеческой мысли не так уж важно — ошибался ли Аристотель в своих взглядах на мир или нет. Изучая его труды, последующие ученые оттачивали свою пытливость, искали истину, учились думать. Найди он правильные ответы на свои вопросы, он, несомненно, ускорил бы прогресс, какие-то вехи истории сместились бы во времени. Но не намного. В прежние времена наука не оказывала столь мгновенного действия на судьбы людей. В тех областях знаний, которыми интересовались в древние и средние века, дата того или иного открытия не влияла столь решающим образом на судьбы человечества, как теперь.
Ошибки древних только оттянули интеллектуальную зрелость человечества. Может быть, дали окрепнуть человеческой психике. Неизвестно, так ли уж полезен для психического здоровья людей нынешний шквал знаний, новой информации, тех изменений, которые вносит в нашу жизнь все усиливающийся поток открытий…
Величие Аристотеля в том, что его многообразная научная деятельность с необыкновенной убедительностью возвестила миру — мозг человека созрел для познания.
А ошибки, которые допустил этот блестящий, всеобъемлющий ум, научили последующие поколения ученых не доверять пассивному, умозрительному наблюдению. Натолкнули на путь эксперимента.
«Студенческий меридиан» № 12, 1975 г.
Неприятие абсурда
Окольным путем
Прошло более двух тысячелетий после гибели Архимеда от меча римского завоевателя. Грабежи и пожары уничтожили все написанное им и переписанное его современниками. Неудивительно, что в имеющихся текстах встречаются существенные разночтения.
Самый древний пергамент, воспроизводящий сочинения Архимеда, найден и прочтен последним. Греческий текст, написанный на нем, по-видимому в X веке, был смыт невежественным монахом, которому понадобился пергамент для переписки богословского трактата. Сложные современные методы позволили прочитать на этом пергаменте не только изложенные по-гречески труды Архимеда, известные до того лишь в латинских переводах XII века, но и одно из его величайших произведений, ранее совершенно неизвестное и открывшее нам еще одну из сторон личности Архимеда, величайшего механика и математика…
…Перед гением Архимеда преклоняемся не только мы, далекие потомки. Ему платили дань уважения современники. Он достиг таких высот в механике и математике, что, несмотря на низкое происхождение, на зависть коллег, его достижения, невероятные, необъяснимые уровнем знаний того времени, внушали почтение и даже страх. Он ошеломил современников своими удивительными находками в геометрии. Это Архимед нашел, что поверхность шара в четыре раза больше площади его большого круга; поверхность шарового сегмента равна площади круга, радиус которого — прямая, соединяющая вершину сегмента с одной из точек окружности круга, служащего основанием сегмента, цилиндр, основание которого равно большому кругу шара, а высота диаметру шара, сам по объему в полтора раза больше этого шара, а его поверхность (включая площади верхнего и нижнего оснований) в полтора раза больше поверхности шара.
«Разумеется, — пишет Архимед своему коллеге Досифею, — эти свойства были присущи этим телам всегда, но они остались неизвестными всем геометрам; ни один из них не заметил даже, что эти тела соизмеримы между собой… Каждый, кто понимает в этом деле, может проверить правильность моих открытий».
Но, кто бы ни пробовал это проверить, не достигал результата. А свой метод решения Архимед не открывал — держал его в тайне.
Архимед поддерживал переписку со многими учеными и, по обычаю того времени, посылал им для доказательства свои новые теоремы. Тогда, как и много позже, в XVII–XVIII веках, ученые знакомили друг друга с условиями доказанных ими теорем, прежде чем опубликовать доказательства для общего сведения. Это считалось данью уважения к равному или старшему, и лишь молодым математикам было принято посылать новые теоремы вместе с доказательством. Свои теоремы Архимед отправлял Эратосфену, Конону, этим наиболее серьезным ученым того времени, но, судя по различным источникам, ни Конон, ни Эратосфен не смогли повторить открытий Архимеда, не сумели справиться с теми задачами, которые решил он.
«Я посылал тебе мои открытия, чтобы ты сам попытался найти их доказательства, — писал он Эратосфену. — Ты этого не сделал. Я, конечно, могу теперь без дальнейших рассуждений прислать мои решения, но от этого большой пользы не будет. Ты серьезный ученый и философ и хороший математик, поэтому не обижайся за правду».
