Все это можно было бы легко осуществить, открой природа нам свой секрет распознавания зрительных и слуховых образов. И этого, конечно, мы добьемся. Через несколько лет можно будет вводить в автоматическое устройство рукописный или печатный текст, и машина составит аннотацию оригинальной или переводной работы. Автомат будет понимать устную речь и составлять протокол собрания или делать перевод с иностранного языка.
Но путь к этим открытиям лежит через «белое пятно» неизвестности. Ученым зачастую легче придумать новый принцип работы задуманного автомата или создать программу для самостоятельной работы уже существующей машины, чем подражать человеческому организму. И все-таки, проектируя машину для перевода, конструкторы старались прежде всего представить себе, как мы сами осуществляем перевод. Создавая машины для распознавания пространственных образов, раньше пытаются выяснить, как эту задачу решает человеческий мозг. Задумывая машину самообучающуюся, самосовершенствующуюся, задают себе вопрос о критерии совершенства в человеческом организме. И поневоле приходится задумываться над проблемами, которые часто сбивают с толку неразрешимостью: как человеческий организм формируется в такую совершенную систему, прекрасно ориентирующуюся в окружающей среде, с такой идеальной саморегулировкой? Почему из данного зародыша развивается именно такой организм, а не другой? Как формируются в организме его системы, органы; почему он вырастает до какого-то предела, а потом рост прекращается — организм достиг зрелости, совершенства, свойственного именно этому организму? И каков предел совершенства машины? И как узнает об этом машина, строящая другую машину?
Тут уйма инженерных и философских проблем.
— К сожалению, природа держит свою кухню в тайне, — сердито признается Берг, — и мы не можем научить машину работать по такому же принципу, по какому создан человек. И тут важно найти принцип работы машины, по возможности более близкий к идеалу. Поэтому-то ученые пробуют самые различные модели кибернетических устройств, имитирующих те или иные проявления психики и нервной системы человека. И, конечно, нередко ошибаются, но иначе невозможно найти правильный путь…
ЛОГИКА МЕЧТЫ
…Первая стадия кибернетики, когда делались смелые, головокружительные, но часто опрометчивые сравнения и выводы, позади. Позади и фамильярные отношения с понятием «мышление», которыми грешили многие ученые. Они хоть и не считали, как Лукреций, что процесс мышления — это движение особых крошечных круглых частиц, куда более быстрых, чем тяжелые и малоподвижные атомы материи, но все же легкомысленно обещали моделирование перевода с языка на язык и других частных видов деятельности мозга, которые далеко не исчерпывают понятие мышления. Предсказывали скорое появление умных автоматов, якобы способных полностью заменить человека. Теперь ученые ясно поняли, что проблема «человек — машина» несравненно глубже и драматичнее, чем казалась с первого взгляда.
Настала пора серьезных раздумий, более тщательных и глубоких работ. В области кибернетики совершается качественный скачок. Раньше были просто отдельные открытия, какие-то огоньки в темноте, вспыхивающие то здесь, то там. А теперь все слилось в единое русло. Как будто строится большая магистраль, и один за другим зажигаются на ее обочине огни. Строители знают, куда идет магистраль, и точно определили, как поставить осветительные столбы. Кибернетика — почти точная наука, и она уже четко планирует развитие тех идей, которые раньше возникали интуитивно. Теория теперь подготавливает открытия в кибернетике почти так же, как она это делает в физике, — предварительно планируя возможные эксперименты и математически моделируя сложные процессы, осуществление которых на практике затруднительно или требует недопустимо большого времени. Теория и эксперимент обосновывают необходимость создания тех, а не иных машин, рассчитывают и проверяют принцип их действия.
Сегодня кибернетике открыт «зеленый свет» в будущее.
Кибернетики зачастую движутся против течения. Против течения в том смысле, что в последнее столетие шло бурное дробление наук, разветвление их, углубление. Все они отпочковались от когда-то единой науки — философии, и теперь стремительно разбегаются в разные стороны. Кибернетика — повод к новому единению наук. Она должна связать различные науки между собой, внедрить— одну в другую, переплести, столкнуть парадоксами, вопросами, нерешенными проблемами.
ГДЕ ВХОД В ПРЕИСПОДНЮЮ?
Когда первые прозрения кибернетиков открыли перед исследователями новый путь познания человека — через познание автоматов, ученые, умеющие предвидеть, охотно пошли по нему. Естественно, их волновали тысячи вопросов. Можно ли на основе исследования автоматов познать духовные процессы? Является ли мышление и связанное с ним творчество привилегией человеческого мозга или же вправе существовать технические устройства, которые тоже могут обладать этими способностями? Если такое возможно, то какой принцип положить в основу этих автоматов? Обладают ли машины сознанием, психикой? Как близко могут подойти друг к другу модель и оригинал, машина и мозг? Конечно, ставя этот вопрос, ученые ни на секунду не забывали, что, несмотря на многие аналогии между человеческим мозгом и электронной вычислительной машиной, между ними есть и глубокие, непреодолимые различия.
Человеческий мозг рождает разнообразные виды творчества. Павлов считал, что мозг таит в себе столько творческих возможностей, что человек за всю свою жизнь не в состоянии использовать и половину из них.
Структура мозга — неповторимое, случайное сплетение нервных клеток. Но это отсутствие порядка, этот хаос в сочетании с огромным разнообразием возможных связей между отдельными клетками порождает замечательную слаженность работы человеческого организма, недоступную машине, в строении которой царит идеальный порядок.
И все-таки до какой степени совершенным может быть электронный «мозг»? Можно ли сравнить его с живым?
Как относится к этой проблеме Берг? Это был мой четвертый вопрос Акселю Ивановичу.
— Обсуждения этой темы иногда смахивают на модные в семнадцатом веке споры о том, где находится вход в преисподнюю, чему даже была посвящена одна из диссертаций, — смеясь, ответил он. — И сейчас еще много ошибочных мнений, много горячности. И это естественно — ученые продолжают поражаться искусству природы, вместившей в небольшом объеме человеческой черепной коробки столько возможностей. Поражаться не только тому, что число элементов мозга несравненно больше, чем у самой большой электронной машины, но и тому, что нервная система обладает уникальной способностью к компенсации утерянных возможностей. Отдельные повреждения не ведут к отказу всей системы выполнять свою функцию. А вот в технике ничего подобного нет.
Что же касается сходства функций машины и мозга, то если бы дело было только в формальном определении! При современном уровне производства можно создать в «памяти» машины такой объемистый словарь и задать ей такую программу, что она не только составит полный набор ответов на любые вопросы, но и постигнет закономерности юмора.
К сожалению, детально сравнивать электронные вычислительные машины и мозг человека невозможно, ибо конструктор знает о машине все, тогда как физиологи знают о мозге и нервной системе слишком мало.
Зачем нам чувства?
Да, кибернетика заставила ученых подвергнуть пересмотру многие устоявшиеся представления и понятия. И это было сложно, неожиданно, неподготовленно. В трудах по физиологии человека и проблемам естественных наук, вышедших в середине пятидесятых годов, об автоматическом управлении и регулировании вообще не упоминается. Теория автоматического управления считалась вотчиной технических наук. Когда этот вопрос появился в повестке совместных обсуждений инженеров и специалистов, исследующих человеческую психику, многие забили тревогу.
Но умеющие предвидеть говорили: «Мы должны дерзать. Если бы люди не нашли в себе смелость превзойти Аристотеля, двадцатый век пришел бы только в календари».
