Горчаков был года на два моложе светлейшего, почти такого же роста, как он, и, пожалуй, не меньшего хладнокровия. Он был боевой генерал, участник многих сражений, и на его опытность возлагал большие надежды Меншиков в случае, если б действительно англо-турко-французы вздумали когда-нибудь впоследствии, ради демонстрации, высадиться в Крыму.

Так в не особенно большой комнате этой собрались почти все, от кого зависела судьба крепости и флота, города и Крыма в случае, если бы союзники пустились выполнять волю английского парламента.

Правда, в городе и в окрестностях его – в казармах, палатках и на судах – спали теперь десятки тысяч солдат и матросов, и от них как будто тоже зависело кое-что, но они обязаны были только делать то, что начальство прикажет, без промедления и рассуждений: наиболее вредными для дела войны считались у солдат и матросов какие бы то ни было свои мысли.

На столе перед светлейшим стояла бутылка шампанского. Не без основания, может быть, именно этому коварному вину приписывая свою подагру, Меншиков все-таки не имел достаточного запаса воли, чтобы от него отказаться, тем более теперь, когда, как всегда в день своих именин, он чувствовал себя празднично и не прочь был несколько разойтись.

Не желая напрягать голосовых связок, он говорил негромко, так что Станюкович таращил на него глаза и тянулся к нему открытым ртом и левым ухом:

– Так же точно, господа, как адмирал Непир боится Кронштадта, как черт ладана, и только несчастные финские лайбы топит, так и Дондас с Гамеленом не сунутся к Севастополю, – нет, будьте покойны!

– Да, конечно, Непир бездействует, – живо подхватил Корнилов, – но ведь берега балтийские кое-где все-таки минированы, а у нас что?

– Минированы? – насмешливо качнул головой светлейший. – Пус-тя-ки это все! На всякие мины есть свои контрмины… Мины можно поставить – мины можно выловить…

Однако Корнилов не сдавался:

– Ну, под выстрелами береговых батарей не так легко выловить мины, ваша светлость!

– Крепостная артиллерия не может рассчитывать на меткость стрельбы по движущимся целям, но вы правы, конечно: под выстрелами батарей не так бывает приятно даже английским кораблям, и они предпочитают уходить, – неуловимо улыбался его словам Меншиков, улыбкой, похожей в то же время и на гримасу от подагрических болей. – Вообще эта привычка Англии сначала объявить войну, а потом начать к ней готовиться, очень смешна. Помнится, месяцев пять назад было сообщение в газете, что начали точить на наши головы одиннадцать тысяч сабель в Портсмуте; кажется, потом, месяца через два, сообщили, что их продолжают точить в Плимуте, а совсем недавно где‐то попалось мне, что их дотачивают в Облимуте. Однако это едва ли конец: мы еще прочитаем через полгода, в каком городе – может быть в Манчестере – их окончательно наточили! Только тогда они и решатся сделать десант на Кавказе. Кстати, через полгода начнется весна, а на зиму глядя кто же делает десант?

Из всего сказанного князем Станюкович вполне ясно расслышал только «десант на Кавказе», поэтому взмахнул радостно табакеркой, которую забыл спрятать, и подхватил:

– Стало быть, на Кавказе десант? Это значит, Александр Сергеич, вполне решено и подписано, а?

Но Меншиков развел длиннопалыми руками, усмехнувшись:

– В Петербурге – да… А как решили Сент-Арно с Рагланом, мне неизвестно… Между нами, господа (впрочем, это, может быть, и не секрет уже), я ведь писал государю еще месяца два назад о своих взглядах на этот предмет… Может ли противник высадить десант в Крыму и где именно удобнее было бы ему высадиться, это я разобрал в своем письме, кажется, довольно подробно.

– И какое же место для высадки нашли вы наиболее возможным? – спросил Горчаков.

– А вы как бы думали?

– Гм… Может быть, Перекоп, чтобы сразу отрезать весь Крым? – не совсем решительно ответил Горчаков.

– Далеко! Туда они не пойдут-с! – оторвался от своей трубочки Нахимов. – Это далеко-с!

– Херсонес! – решительно сказал было Моллер, но тут же, как напроказивший мальчик, тревожно оглядел всех, особенно светлейшего, а Корнилов, разглядывая свой перстень на левой руке и будто думая вслух, проговорил медленно:

– Если уж ждать их, то где-нибудь тут – между Качей и Евпаторией.

– Совершенно верно, Владимир Алексеич! Так именно я и писал, – кивнул Меншиков. – Я пересмотрел все возможные пункты высадки: Перекоп и даже Феодосию, Керчь – и пришел к выводу, что или в самой Евпатории, или южнее… И просил усилить меня хотя бы вдвое. Но‐о… мне предложено было усилить моими войсками генерала Хомутова, и туда, к нему, на Северный Кавказ, все гонят подкрепления и пушки. Значит, есть какие-то основания для этого, нам с вами неизвестные.

– Да-с, наступает сентябрь, месяц равноденствия, – выбил и спрятал свою трубочку Нахимов. – Они еще незнакомы с нашим Черным морем, так вот-с – пусть познакомятся.

– В сорок восьмом году, при покойном Лазареве, помните, какая буря была у берегов кавказских? Вот так и теперь может случиться, – сказал Станюкович. – Вот тогда им и будет десант! У нас тогда три судна погибло, у них может быть гораздо больше потерь!

– Не пойдут они на Кавказ! – вдруг громко и решительно заявил Моллер, и все посмотрели на Ветреную Блондинку выжидающе и молча, но Моллер был напыщен, красен и только вращал глазами.

– Почему не пойдут? – спросил, наконец, Корнилов.

– Потому что они ведь не круглые же дураки – вот почему! – Ветреная Блондинка стал воинственно барабанить мясистыми пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел.

– Они, конечно, люди неглупые, – улыбнулся Меншиков, – но что войну ведут они непостижимо глупо, кто же будет против этого возражать?

Между тем как в кабинете успокаивали самих себя те, кто привычно считался мозгом и волей Севастополя, дамы в зале и других комнатах собрания чувствовали уже себя успокоенными прочно. Опьяненные музыкой и дозволенной в обществе близостью молодых, здоровых, веселых, остроумных, воспитанных, а главное – совершенно посторонних мужчин, с которыми можно за эти несколько часов натанцеваться, игриво наговориться и нафлиртоваться вволю, отнюдь не давая определенных надежд на большую близость, но в то же время и не лишая никого этих надежд, молодые и средних лет дамы, а также девицы, весьма немногочисленные, впрочем, в этом городе неисчерпаемого запаса женихов, к половине первого вошли в пределы вполне счастливой беспечности.

Буфет работал вовсю.

Презрительно относившийся к Меншикову генерал-лейтенант Кирьяков в кружке удачно подобранных контр-адмиралов и капитанов 1-го ранга, а также одного из своих бригадных – генерал-майора Гогинова, пил крепкий портер, в изобилии заготовленный хозяйственным поручиком Вержиковским, и то рассказывал сам, то, раскатисто хохоча, выслушивал от собеседников несколько пожилые, но все же казавшиеся после нескольких бутылок портера не лишенными еще пикантности анекдоты.

Десертному винограду и душистым зеленомясым дыням была оказана должная честь. В избытке чувств роскошнотелая хозяйка бала распорядилась умеренно угостить и музыкантов, и когда подкрепившиеся музыканты с новой энергией взялись за свои валторны, фаготы и кларнеты и завихрилась мазурка, в собрание вошел лейтенант, одетый так, как полагалось для вахтенных офицеров, и спросил полковника Веревкина, не здесь ли начальник штаба флота.

– Адмирал Корнилов здесь, – ответил Веревкин, – только… я не знаю, будет ли это удобно…

– Получена на телеграфной станции очень важная депеша, – строго сказал вахтенный.

– Да, если важная депеша – конечно… Как о вас доложить?

– Лейтенант Стеценко.

Через минуту Веревкин сам ввел лейтенанта в кабинет и вышел, плотно затворив за собою дверь.

Стеценко, мгновенно оглядев находившихся в кабинете и сделав два шага в направлении Меншикова, четко стукнул каблуком о каблук и сказал тоном рапорта:

– Ваша светлость, только что получена на телеграфной станции депеша о движении неприятельского флота.