Он заметил и кавалькаду – Липранди с его штабом – на холме Канробера и встречавшего своего начальника дивизии мешковатого Семякина, которого узнал по казачьему маштачку соловой масти; разглядел хозяйственную суету и оживление на редутах втором и третьем, которые днепровцы и украинцы уже деятельно принялись приспосабливать к защите на случай штурма союзников, но то, что увидел на четвертом редуте, поставило его в тупик: два задних батальона Одесского полка от него отходили.

Правда, на самом редуте все время рвались снаряды, но батальоны шли не вперед, а назад, – это было не совсем понятно.

– Посмотрите, мы отступаем, или что это? – передал он встревоженно трубу Халецкому.

– Может быть, маневрируем, – отозвался Халецкий.

– Маневрируем?.. Как именно и зачем?

Маневрировать совсем не значило отступать и не снимало вопроса об атаке английской кавалерии, поэтому Рыжов снова взял трубу у Халецкого.

Кавалерия англичан стояла так же неподвижно, как и раньше; левее ее виднелся тот самый, по номеру 93-й, шотландский пехотный полк, который собрал около себя батальоны бежавших из редутов турок, а еще дальше – полевая батарея.

Рыжов понимал, что Липранди еще лучше, чем он отсюда, видел оттуда, с первого редута, и пехотный английский полк и орудия, которые могут осыпать гусар пулями и картечью, если они в самом деле отважатся атаковать бивук кавалерии. И чем больше вглядывался в то, что его ожидало в случае атаки, тем становился спокойнее: рождалась непоколебимая уверенность, что нелепая атака эта будет отменена.

Когда же он совершенно успокоился на этот счет, то тронул лошадь и двинулся шагом вдоль фронта лейхтенбергцев.

Всего за минуту перед этим гусары, тревожившие его тем, как-то будут они вести себя в бою, теперь становились для него с каждым шагом его лошади, прекрасной вороной кобылы Юноны, обыкновенными гусарами каждого дня. Нахмурясь, он вглядывался привычно инспекторски в посадку каждого и в стойку коней, но вдруг поднял плечи и брови.

– Это что за чучело такое? А-а?

Он заметил, что бок и даже шея одного коня были щедро выпачканы глиной.

– Ты-ы! – крикнул он гусару. – Как фамилия?

– Сорока, ваше превосходительство! – ответил молодой еще гусар.

– Со-ро-ка?.. Скверная ты птица, почему не чистил лошади?

– Выкатался, ваше превосходительство, аж перед тем как сидали на коней, а ночью чистив, – отнюдь не робко объяснил Сорока.

– Кто твой взводный?

– Старший унтер-офицер Захаров, ваше превосходительство! – заученно, поэтому очень отчетливо отчеканил Сорока.

– Унтер-офицер Захаров! – позвал Рыжов.

– Я, ваше превосходительство! – отозвался пожилой, с седеющими у висков баками унтер, сидевший в седле как влитой.

– Лы-ычки сдеру, слышишь? – погрозил ему пальцем Рыжов.

– Слушаю, ваше превосходительство, – не моргнув, ответил молодцеватый Захаров.

Как раз в это время Халецкий, который уже принял было невольно позу за дело, правда, но совсем не вовремя получающего замечание, увидел скакавшего к ним в карьер всадника.

– Кажется, какой-то адъютант командующего, – сказал он Рыжову, показав на всадника подбородком, и Рыжов, мгновенно обернувшись, замер.

Всадник, пехотный штабс-капитан, был действительно послан Липранди. Подскакав, он переводил глаза с одного кавалерийского генерала на другого, не зная, который из них Рыжов, но, заметив три звездочки на погоне более старого, отрапортовал без запинки:

– Командующий отрядом, генерал Липранди, приказывает вам, ваше превосходительство, сейчас же вести бригаду гусар в атаку согласно диспозиции!

– Как, сейчас же в атаку? – опешил Рыжов.

– Приказано – с места в карьер, ваше превосходительство, – дополнил штабс-капитан.

– Нельзя с места в карьер на дистанцию в полторы версты! – строго, как истину, которую не мешает знать даже и штабс-капитанам, не только пехотным генералам, сказал Рыжов, поглядел на Халецкого и добавил решительно: – Где генерал Липранди?

Штабс-капитан указал рукою. Липранди спустился уже с холма Канробера, и вся кавалькада его стояла метрах в четырехстах от передних рядов гусар.

Рыжов подобрался и, точно желая показать пехотинцу-адъютанту, на какую дистанцию можно пускать кавалерию с места в карьер, дал Юноне шпоры. Нагнув голову, кобыла помчалась вскачь, сразу оставив далеко за собою лошадь адъютанта. Оставляя свою бригаду, Рыжов успел только крикнуть Халецкому: «Рысью, вперед!» – и показать направление: полки должны были проезжать мимо Липранди, и Рыжов вполне надеялся на свою Юнону, что она их догонит.

Липранди удивился, увидев перед собой старого генерала с красным и потным лицом и сердитыми глазами.

– Прошу дать мне колонновожатого! – закричал Рыжов. – Я не знаю местности!

– Как так не знаете? – удивился Липранди. – Видите – вон артиллерийский парк англичан, – указал он рукою на тот самый кавалерийский бивук, который изучал в трубу Рыжов.

– Парк? – удивился и Рыжов. – Значит, там парк?.. Прошу дать мне в провожатые вот капитан-лейтенанта! – кивнул он на Виллебрандта. – Как севастополец он знает, конечно, здешнюю местность.

– Простите, ваше превосходительство, я не могу с вами… – весьма решительно отказался Виллебрандт.

– Я приказал Уральскому полку идти вместе с вами… – сказал между тем Липранди. – И донской легкой батарее вас поддержать.

Рыжов невольно оглянулся, услышав в это время пронзительное гиканье и лихой топот: карьером мчался, справа по шести, Уральский полк.

– Я могу ехать с вами! – вдруг сказал какой-то капитан генерального штаба, бывший в свите Липранди.

– Благодарю покорно! – наклонился в его сторону Рыжов, взял под козырек, прощаясь с Липранди, и помчался догонять свою бригаду, стараясь в то же время не обгонять капитана и своего адъютанта, поручика Корсакова.

Полки перешли уже на большую рысь, когда поравнялся с лейхтенбергцами Рыжов, но не больше как через полминуты Юнона, одна из резвейших лошадей во всей 6-й кавалерийской дивизии, догнала лошадь Халецкого, который вел бригаду в атаку.

Капитан свиты Липранди – его фамилия была Феоктистов, – припав на скаку к луке, указывал блестевшей шашкой направление, наиболее удобное и короткое, но ряды мчались расстроенные.

Кусты виноградника, хотя низкие и довольно редкие, хлестали лошадей по ногам. Кое-где между кустами валялись убитые и тяжело раненные стрелки…

Свистел воздух около, но свистели и пели кругом пули шотландцев, рвалась картечь… Наконец, скакать пришлось в гору, так как на высоком сравнительно месте расположилась английская кавалерия.

Поразило Рыжова, что она стояла неподвижно.

Сам он скакал, как Мюрат, не вынимая сабли. Он уже различал впереди огромных всадников на огромных гнедых конях с черными гривами. То, что показалось Липранди артиллерийским парком, были простые обеденные столы между коновязями, отделявшими эскадрон от эскадрона.

Уральцы опередили гусар.

В лохматых рыжих шапках, с пронзительным гиканьем, они уже гарцевали перед молчаливым плотным строем английских красных драгун, не решаясь все-таки врубиться в их стену.

Когда эскадроны пущены в атаку в карьер, их уже нельзя останавливать, чтобы не ослаблять силы их стремительного удара. Рыжов еще заранее приказал своим эскадронным командирам выноситься на скаку уступами влево – этого требовал развернутый строй английских драгун.

И вот, блестя поднятыми саблями, разгоряченные всадники неслись на разгорячившихся конях всесокрушающей на вид лавиной, а их встречала бригада тяжелых драгун Скарлета загадочной тишиной и опущенными клинками.

Первым доскакавшим эскадроном был эскадрон Войниловича. Он врубился в ряды англичан, и началась сеча.

Рыжов, отставший от Халецкого, чтобы руководить боем обоих полков, видел, как этот всегда хладнокровный и точный человек взмахнул над головой окровавленной уже саблей и как потом, через момент, брызнула на его широкий погон кровь из его левого уха, отрубленного английским клинком.